Леонид Красин. Красный лорд
Шрифт:
— Видели вы таких идиотов? Что я им — должен читать лекции по социализму?
— Бросьте вы эту канитель, — сказал я, — идемте работать в Смольный!
— Да вы с ума сошли?! Неужели вы там? Разве ж это социализм? Это же хулиганство! Грабеж теплых вещей — гнусная вещь! Серьезно вам советую бросать эту игру, уходите из Смольного. Через 1,5–2 недели будет кровавый крах…
Я передал об этом буквально Владимиру Ильичу, который с раздражением и разочарованием сказал:
— Ах, он… (какое-то культурное ругательство). Скажите же ему, что заберем у него все теплые вещи!»
По примечанию Козьмина, Красину хотели предложить еще не созданный Наркомат промышленности. При всем своем недовольстве его поведением Ленин понимал, что Красин как опытный организатор промышленности и одновременно старый революционер просто необходим большевикам, для которых
Т. О’Коннор, взявший информацию из давней диссертации некоего У. П. Морзе; другие источники об этой встрече ничего не сообщают. А вот Морзе даже знает, о чем говорили собеседники: Ленин соблазнял Красина возможностью войти в правительство и сыграть решающую роль в экономической реконструкции страны, а тот отказался, хоть и испытывал соблазн «получить широкие полномочия в деле строительства нового экономического и социального порядка».
Скорее всего, встреча с Лениным (или, может быть, Троцким) в самом деле состоялась, поскольку Красин изложил ее содержание в письме жене от 8 декабря: «Я с самого начала заявил им, что во многом не разделяю их принципиальной точки зрения, тактику считаю самоубийственной, и даже за чисто организационную работу, напр[имер], по м[инистерст] ву промышл[енности] и торг[овли] или по демобилизации не могу взяться, пока изменение внутреннеполитической обстановки не создаст базы для более или менее дружной работы всех демократических элементов». Несмотря на отказ, он все настойчивее размышляет о возможности занять пост в правительстве: «Если Учредительное собрание образует общесоциалистический кабинет и мне будет предложено войти туда в качестве м[инист] ра торг[овли] и промышл[енности], отказ будет почти невозможен прежде всего потому, что я сам чувствовал бы себя в положении дезертира». Перспектива власти манит, и неприятие большевиков незаметно переходит в осуждение их противников, которые занимаются саботажем и толкают страну «в пропасть голода, обнищания и анархии». Понемногу уговоры и обещания делали свое дело — прав был Ленин, когда говорил товарищам: «Красина надо уламывать, как красную девицу».
Пессимизм вновь сменяется надеждой: еще недавно он буквально выталкивал жену с дочками из России, а теперь не хотел, чтобы ее старшие дети (Владимир, Нина и Андрей) следовали тем же путем: «Как бы ни была трудна жизнь здесь, вряд ли им стоит бросать Россию в годы, когда складываются и миросозерцание, и личные связи, и отношения. <…> Я считаю, что до более или менее сносных спокойных времен остается никак не менее 3, а м[ожет] [быть], и 5 лет (предсказано совершенно точно. — В. Э.). Такого периода из жизни больших детей нельзя взять без риска порвать связи с Россией». Правда, в итоге все трое все же уехали за рубеж, причем с его помощью. Он так и не научился навязывать другим свою волю и представления, поэтому, хоть и был «укушен властью», никогда не смог бы стать вождем. «Главноуговаривающий» из него получился, «главнозаставляющий» — нет, для этого у большевиков были другие люди.
Водоразделом в отношениях Красина с новой властью стали переговоры о мире с Германией. На следующий день после переворота 25 октября был принят Декрет о мире, предложивший всем воюющим странам завершить войну немедленно, «без аннексий и контрибуций». Восьмого ноября наркоминдел Лев Троцкий сообщил союзным державам, что Россия намеревается заключить сепаратный мир (что вызвало их решительный протест), а 19 ноября советская делегация во главе с замом Троцкого Адольфом Иоффе прибыла на переговоры в Брест-Литовск, к тому времени захваченный немцами. Второго декабря стороны подписали перемирие на 28 дней, а 22-го в том же Бресте начались переговоры о постоянном мире. Немецкие генералы с подачи Людендорфа настаивали на громадных территориальных уступках — Польша, Прибалтика, часть Белоруссии, — после чего Иоффе уехал за инструкциями в Петроград и его в качестве главы делегации сменил сам Троцкий.
Он давно знал Красина и недолюбливал за «идейную нестойкость», но, как и Ленин, высоко ценил его деловые качества, поэтому перед отъездом в Брест попросил его принять участие в переговорах в качестве советника. Красин принял предложение, впервые согласившись сотрудничать с Советской властью. О причинах этого он 28 декабря написал жене: «У народных комиссаров, разумеется, нет людей, понимающих что-либо в этой области, и вот
По некоторым данным, он еще 1 декабря стал консультантом электротехнического отдела ВСНХ, но это была малозначащая должность «на общественных началах». На брестских переговорах он тоже был консультантом, однако надеялся сыграть достаточно важную роль в отстаивании интересов своей страны. Надежды не оправдались, поскольку в условиях распада русской армии Ленин возложил на Троцкого одну задачу — максимально затянуть переговоры, пока в Германии не начнется революция (что было не так уж невероятно, учитывая громадную усталость от войны и приближение голода). Осознав это, немецкие представители потребовали немедленного заключения мира на их условиях, и Троцкий 6 января увез эти предложения в Петроград. За день до этого там было разогнано проработавшее всего день Учредительное собрание, на которое Красин, как и многие противники большевистской диктатуры, возлагал немало надежд. Однако он не отказался участвовать в переговорах и не порвал с большевиками. В конце концов, Брест стал для него полезной школой, заложившей основы той дипломатической работы, которой он занимался до конца жизни.
По-прежнему отделяя себя от большевиков, он не проявил особого интереса к острой борьбе, развернувшейся в партии вокруг условий мира. Против них выступили «левые коммунисты», предлагавшие немедленно объявить «революционную войну» буржуазии всех стран. Ленин, выступая 8 января на заседании ЦК, назвал будущий мир «похабным», но предупредил, что отказ от него равносилен гибели революции. Участники совещания его не поддержали и на новом заседании 11 января проголосовали за компромиссную формулу Троцкого: «Войну прекратить, но мир не заключать». Это предложение, одобренное Чрезвычайным съездом Советов, Троцкий 28 января передал немецкой делегации. Вскоре в Советской России был принят новый календарь, 1 февраля превратилось в 14-е, а 18 февраля германская армия, обвинив Троцкого в отказе от подписания мира, перешла в наступление. Вопреки советской мифологии, красные отряды не смогли оказать эффективного сопротивления интервентам, которые быстро продвинулись на 200–300 километров и угрожали Петрограду. 22 февраля Троцкий ушел с поста наркома, а на следующий день Ленин на очередном заседании ЦК смог, угрожая отставкой, продавить немедленное заключение мира на любых условиях.
Советская делегация, покинувшая Брест в конце января, вернулась туда 1 марта и согласовала условия мира — еще более «похабного», чем первоначальный. Он был одобрен VII чрезвычайным съездом РСДРП(б) и подписан 16 марта. Красин при этом не присутствовал — еще в середине февраля он уехал в Швецию к семье, что, вероятно, было обещано ему за участие в переговорах. Там он, по словам жены, сделал примечательное заявление: «Я еще молод, активен и нахожусь в добром здравии… и обязан помогать моей стране всем, чем только могу. Я просто не могу стоять, опустив руки, когда Россия погибает от холода и голода. Все транспортные средства находятся в разрухе, все фабрики простаивают. Все это уничтожено в революцию. Теперь приходит время восстановления; если мы промедлим еще немного, будет поздно. Старая Россия больше не существует, но мы должны построить новую. И ты, маманя, должна смириться; я не могу взять тебя с собой, поскольку не в состоянии обеспечить тебя едой и топливом».
В переводе на английский и обратно смысл сказанного наверняка пострадал, но красинские интонации узнаются. Раньше многих (хотя далеко не сразу) он осознал, что власть большевиков пришла надолго, и воспринял ее не как катастрофу, а как возможность. В полном соответствии с теорией Э. Кюблер-Росс, за отрицанием и гневом пришла стадия торга — услуги власти в обмен на благодеяния с ее стороны. По словам Соломона, накануне брестских переговоров Красин просил его похлопотать о своем назначении послом в Берлин: «Право, более подходящего посла им не найти… в Германии меня все знают и ценят… Словом, ты можешь смело выставить мою кандидатуру». Возможно, назначение Красина действительно обсуждалось, но большевики еще не были уверены в его надежности, и послом в марте 1918-го был назначен Иоффе.