Леопард на солнце
Шрифт:
– На кой хрен они такого туману напускают? – спрашивает Мани с досадой.
Убивать, в его понимании, дело нехитрое, скорее для тупиц, чем для умников, оно имеет больше общего с охотой на зверя, чем с военной тактикой. Его бесят все эти приготовления и все эти редкостные выдумки, он в нетерпении, он готов позвать Фрепе и сказать ему, чтобы он кончал плести интриги, выгнал своего Фернели, что они поедут вдвоем на «джипе» и влепят пулю в голову Нарсисо, и все дела. Но он сдерживается и не зовет его. Он решил не совать нос в это дело, и не собирается менять свое решение. В третий раз за день он спрашивает Тина Пуйуа, что он думает о Хольмане Фернели, и Тин вот-вот повторит в третий раз за день, что он ничего о нем не знает, но вдруг дверь кабинета распахивается.
–
Это Алина Жерико. Мани выпускает рукоятку и с недоумением приглашает ее садиться.
Он спрашивает:
– Что случилось?
– Ничего, – отвечает она, и Мани тут же понимает, что стряслось нечто серьезное.
Она в брюках и в шелковой, светлой и просторной, блузе, сандалии позволяют видеть ее ножки, столь же белые и совершенные, как у мраморной статуи. Лицо не накрашено, и заметные круги под глазами говорят о том, что ночь она провела в борьбе с черной кобылой своих кошмаров. Подобранные волосы приоткрывают уши, в каждой мочке блестит бриллиант, маленький, однако прозрачный и голубой, как Венера на вечернем небе.
– Скажи мне, что случилось.
– Ничего.
Алина садится на стул перед письменным столом мужа и продолжает молчать. Она бросает на Тина Пуйуа испепеляющий взгляд, в котором ненависть сверкает сильнее, чем голубые бриллианты в ее ушах. Она испытывает отвращение к нервным тикам этого головореза, ей оскорбительно его навязчивое присутствие в ее личной жизни все двадцать четыре часа в сутки. Она кладет ногу на ногу и сжимает губы, потому что в присутствии Тина она не намерена говорить ни слова. До Мани доходит.
– Выйди, Тин, – велит он.
Молодой человек, дважды дернув головой, отбрасывает назад прядь волос и встает с надменным видом. За Мани он отдаст жизнь, но неприязнь между ним и Алиной взаимна, и он тоже не старается это скрывать. Он выходит и закрывает дверь.
– Ну теперь, наконец, скажи мне, что стряслось, – говорит Мани своей жене, собираясь с духом в надежде, что дело не слишком сложное. Голова у него забита мыслями о Нарсисо, и он чувствует себя неспособным терпеть супружеские упреки в этот момент. Он смотрит на нее жестко, заранее устав от еще не начатого спора. Он, конечно, обожает ее, пусть только она не создает ему проблем.
Не открывая рта, Алина роется в сумочке и вынимает оттуда конверт. Она встает, кладет его на письменный стол и садится снова. В ее действиях есть нечто вызывающее – жест в духе Джеймса Дина [39] – что вселяет в Мани тревогу, и он колеблется, прежде чем взять конверт в руки. Он смотрит на жену, допрашивая ее взглядом, умоляя об отсрочке, о липшем миге, пока не случилось то, чему суждено быть, – но она, не уступив, возвращает ему взгляд.
Мани в отчаянии. Он не знает в чем дело, но это нечто огромное, тяжкое и невыносимое – то, чему суждено случиться, – и с этим ничего не поделаешь, оно уже нависло над ним. Он открывает конверт, разворачивает лежащую в нем справку и читает: «Клиническая лаборатория. Доктор Хесус Онофре. Сеньора Алина Жерико де Монсальве. Тест на беременность: результат положителен».
39
Джеймс Дин(1931–1955) – американский актер. Погиб в автокатастрофе в возрасте двадцати четырех лет, успев завоевать популярность и любовь зрителей. Снялся в трех фильмах, последний из которых вышел на экраны уже после его смерти.
– А что, все, кто жил на Зажигалке, побывали на свадьбе Нандо Баррагана?
– Почти все, но не все, все-таки не все. Бакан и его «забойщики» отказались от приглашения.
– Это кто же такие были?
– Собрание доминошников. Бакан был двухметрового роста
– Потому что мы не идем. У меня нет дел с убийцами.
В четыре часа утра в районе красных фонарей бронированный «Мерседес Бенц 500 SE» цвета взбитых сливок, с тонированными стеклами и белой шевровой обивкой салона, резко тормозит перед выкрашенной черной краской глухой стеной, на которой горит неоновая надпись: «Голубая Сирена. Стриптиз-бар. Настоящие Сирены сделают реальностью ваши самые смелые фантазии». Следом останавливаются две «Тойоты» с вооруженными людьми.
Из «Мерседеса» выходит хромой человек, массивный, как орангутанг, входит в помещение бара и пристально вглядывается в дымный полумрак сквозь черные стекла своих очков «Рэй-Бэн». Это Нандо Барраган, он выжидает несколько минут, пока не начинает различать фигуры людей – они покачиваются в сумраке в ритме меренге [40] «Сожги меня опять». Он рассматривает эту картину взглядом знатока, постепенно составляя свое представление о происходящем. Всего в наличии двенадцать женщин, чьи роли, согласно едва прикрывающим их тела костюмам, распределены следующим образом: две бабочки, один павлин, две сирены, одна коломбина, две травести, один крольчонок, одна тигрица и две просто шлюхи.
40
Меренге– танцевальная и песенная мелодия.
– Черную Сирену, Павлина и Тигрицу, – приказывает Нандо своим телохранителям. И тут же покидает помещение и ожидает в «Мерседесе» выполнения приказа.
– В прежние времена, до того покушения, когда его ранили в колено, Нандо приезжал в «Голубую Сирену», требовал запереть двери, поил всех присутствующих, влезал на эстраду, тискал стриптизерш, засовывал им в бикини доллары, а под конец и сам раздевался догола.
– А кому не нравилось смотреть, те должны были помалкивать в тряпочку.
– Говорят, член у него был маленький, ну просто смех, особенно для такого громадного тела.
– А еще говорят, что несмотря на такую скудость атрибутов, он был в состоянии удовлетворить их всех до одной, да еще и на второй круг хватало. Да о нем ведь много чего говорят, не все же правда. Рассказывают, например, будто у него все тело было покрыто волосами, прямо как у обезьяны, а на самом деле кожа у него была гладкая и безволосая, как у людей желтой расы.
Телохранители приближаются к огромной негритянке, одетой сиреной, к блондинке с плюмажем из павлиньих перьев и к худышке, обтянутой трико тигрового рисунка, с прицепленными ушами и хвостом. Они говорят им что-то на ухо, и три женщины поспешно накидывают шали, берут сумочки и выходят на улицу, покачиваясь на каблуках-шпильках высотой девять с половиной сантиметров, подталкивая друг друга, как школьницы, и гомоня, как потревоженные куры.