Лепестки на ветру
Шрифт:
Он удовлетворенно усмехнулся:
— Ага, нечего и некому, — он зевнул, как бы отпуская меня восвояси, но я не хотела уходить. — Слава Богу, хоть детей нет. И никогда не будет. Можешь получить развод.
Выходи замуж за какого-нибудь сукина сына и устрой ему такую же скверную жизнь.
— Джулиан, — проговорила я с невыносимой печалью в голосе. —Я действительно устроила тебе скверную жизнь?
Он пропустил мой вопрос мимо ушей, не желая отвечать, но я спрашивала его снова и снова, пока не вытащила из него:
— Пожалуй, не совсем скверную. Раз-другой что-то
— Только раз-другой?
— Ну… может быть чуть чаще. Но тебе не придется остаться при мне и заботиться об инвалиде. Уходи, пока не поздно. Сама знаешь, каков я. Изменял тебе направо и налево.
— Изменишь еще раз, и я душу из тебя выну!
— Уходи, Кэти. Я устал, — под действием всех этих успокоительных, которые ему давали глотать и кололи, он говорил совсем сонно. — Заводить детей. — дело не для таких, как мы.
— Не для таких, как мы?
— Да, как мы.
— А чем мы отличаемся от других?
Он рассмеялся издевательски и горько одновременно.
— Мы не настоящие. Не принадлежим к человеческой расе.
— И кто же мы тогда?
— Пляшущие куклы, вот и все. Пляшущие дурачки, боящиеся стать настоящими людьми и жить в реальном мире. И от того предпочитающие фантазии. Ты разве не знала?
— Нет, не знала. Я всегда считала, что мы настоящие.
— Это не я расправился с твоими вещами, это Иоланда. Я, правда, смотрел, как она этим занимается.
Он выкладывал все, как есть, и я ощутила омерзение и испуг. Была ли я и вправду всего лишь танцующей куклой? Смогла ли бы я найти свой путь в реальном мире за стенами театра? В конце концов намного ли лучше я справлялась с жизненными трудностями, чем мама?
— Джулиан… Я люблю тебя, честное слово люблю. Я действительно считала, что люблю другого, потому что менять старую любовь на новую казалось мне противоестественным. Маленькой девочкой я верила, что любовь приходит лишь однажды, и что такая любовь — самая возвышенная. Я думала, что если кого-то любишь, то никогда уже не будешь любить никого другого. Я заблуждалась.
— Убирайся и оставь меня в покое. Я не хочу слышать, что ты там хочешь мне сказать, теперь не хочу. Теперь мне плевать.
Слезы текли по моему лицу и капали на него. Он закрыл глаза, отказываясь видеть и слышать. Я наклонилась его поцеловать, но его крепко сжатые и неподвижные губы не ответили мне.
— Брось! Меня тошнит от тебя! — отрезал он.
— Я люблю тебя, Джулиан, — рыдала я. — Прости меня, если я поздно поняла и призналась в этом, но не делай так, чтобы было слишком поздно. Я жду от тебя ребенка, четырнадцатого в старом роду танцоров и ради него одного уже стоит жить, даже если меня ты больше не любишь. Не закрывай глаза и не притворяйся, что не слышишь, потому что ты будешь отцом, хочешь ты этого или нет.
Он перевел на меня взгляд черных блестящих глаз, и я поняла, что они блестят из-за стоящих в них слез. Слез разочарования или жалости к себе, не знаю. Но заговорил он мягче, и в голосе его прозвучало нечто, похожее на любовь.
— Советую тебе избавиться от него, Кэти. Число четырнадцать не счастливее тринадцати.
Всю ночь Крис держал меня в
Я проснулась рано утром. Иоланду в момент аварии выбросило из машины, и в тот день ее должны были хоронить. Я осторожно высвободилась от Криса, поудобнее устроила его свесившуюся голову и улизнула, чтобы заглянуть к Джулиану. В его палате дежурила ночная сиделка, которая мирно спала, сидя у его кровати. Я стояла в дверях и разглядывала его в неверном, зеленоватом свете накрытой полотенцем лампы. Джулиан спал, крепко спал. Трубка капельницы тянулась к его руке, скрываясь под простыней. Почему-то капельница привлекла мое внимание. В ней была какая-то бледно-желтая жидкость, больше напоминавшая воду, настолько быстро она вытекала. Я бросилась назад и затрясла Криса.
— Крис, — сказала я, пока он приходил в себя спросонья, — разве внутривенное не должно только потихоньку капать? Оно очень быстро убывает, по-моему, даже слишком быстро.
Не успела я это произнести, как Крис вскочил и помчался в палату Джулиана. Вбежав туда, он зажег верхний свет и разбудил спавшую сиделку.
— Вы почему спите, черт возьми? Вы здесь находитесь, чтобы за ним смотреть! Говоря это, он поднял простыню, и мы увидели загипсованную руку Джулиана с отверстием для иглы. Игла, закрепленная пластырем, оставалась по-прежнему в вене, но трубка была перерезана!
— О Боже, — выдохнул Крис, — в сердце, наверное, попал пузырек воздуха.
Я не могла оторвать взгляда от сияющих ножничек, свободно лежащих в разжавшейся руке Джулиана.
— Он сам перерезал трубку, — прошептала я. — Сам перерезал, и теперь он мертв, мертв, мертв…
— Где он взял ножницы? — спросил Крис так резко, что сиделку начала бить дрожь. Это были ее рабочие ножницы, которыми она обрезала нитку, вышивая тамбуром.
— Клянусь, я не помню, чтобы я их теряла, разве что он сам их вытащил, когда я над ним наклонилась…
— Ладно, — сказала я безжизненным голосом. — Так ли, иначе ли, он нашел бы способ это совершить. Мне следовало бы додуматься предупредить вас. Без балета для него не было бы жизни. Не было бы жизни.
Джулиана похоронили рядом с его отцом. Удостоверившись в согласии мадам Мариши, я велела выбить на надгробии: Джулиан Маркет Розенкофф, возлюбленный супруг Кэтрин, тринадцатый танцовщик в семье звезд русского балета. Может быть это звучало излишне напыщенно и выдавало мою неспособность любить его при жизни, но я предпочла сделать так, как ему хотелось бы по крайней мере в соответствии с моими представления о том, чего бы ему хотелось.
Мы с Крисом, Полом и Кэрри постояли и около могилы Жоржа. Отдавая дань уважения отцу Джулиана, склонила голову. И это я должна была сделать много раньше. Кладбища с их мраморными святыми и ангела так сладко улыбающимися, такими благостными постными, до чего я их ненавидела! Они свысока относят-ся к нам живущим — хрупким существам из плоти и крови, горюющим и плачущим, тогда как они веками стоят, даря всех и вся благостной улыбкой. А я опять оказалась там, откуда начинала.
— Кэтрин, — сказал Пол, когда мы расселись в длинном черном лимузине,