Лерой. Обещаю забыть

Гордеева Алиса

Отец Ксюши стоит на пороге и просверливает в Амирове дыру своим острым, как лезвие, взглядом.

— Прости, — бормочет Лерой, вновь прикасаясь губами к моему лбу. Откровенно. Не стесняясь. Прямо на глазах у деда собственных детей. — Я скоро вернусь. Нам надо поговорить.

Мотаю головой.

— Нет! Не о чем нам говорить!

— Лерой! — рявкает Горский. — Ну же!

И Амиров выходит, оставляя меня совершенно одну. Но в отличие от него Ксюшин отец уходить не спешит. Свой волчий взгляд он обращает на меня, а я готовлюсь к заслуженной

порции оскорблений.

— Всю душу ты из него вытащила, Арина! За что ты так с ним? — цедит Горский.

— Если бы он сказал раньше, что у него есть сын, что скоро будет ещё один ребёнок, — срываюсь в слёзы, — я бы никогда, поверьте! Я… такая… дура!

— И правда, — ухмыляется Горский. — Дура!

А затем следует за Амировым, аккуратно прикрыв дверь спальни.

Куриный бульон.

Осмотр врача.

Чистая одежда.

И даже душ…

Вокруг меня в доме Горских носятся как с хрустальной вазой, не понимая, что я того не стою.

Обессиленная, побитая, опустошённая внутри, но подлатанная снаружи, я проваливаюсь в сон, из которого выбираюсь лишь под утро от игривого робкого лучика, заглянувшего в моё окно.

На прикроватной тумбочке замечаю небольшой букет полевых цветов и потрёпанного жизнью Шурика. Плюшевый друг удивлённо смотрит на меня чёрными бусинками, пока я стараюсь разгадать, откуда он взялся: помню, что не брала его с собой.

Пытаюсь сесть, ощущая, как тело воет от вчерашних приключений, и притягиваю ушастого к себе. Он пахнет домом, детством и мамой. Смотрю, как едва колышется лёгкая тюлевая занавеска возле приоткрытого окна, пропуская в комнату свежий, наполненный летним солнечным теплом воздух. Удивительно, как быстро порой меняется погода.

Через боль встаю с кровати и босыми ногами шлёпаю навстречу лёгкому ветерку. Я люблю лето! Его краски, щебетание птиц, многообразие ароматов. Отодвигаю штору и, наконец, могу рассмотреть, куда привёз меня накануне Амиров. Ухоженная территория поражает своими размерами: извилистые дорожки, аккуратно подстриженные кустарники, пышные, пылающие обилием ярких цветов клумбы. Всё так красиво, что захватывает дух.

Лёгкий стук отвлекает от прекрасного, вынуждая перевести взгляд в сторону двери. На пороге стоит Ксюша в очередном воздушном наряде и не решается зайти, в смятении заламывая пальцы рук.

— Привет! Нам надо поговорить, — щебечет блондинка, но дальше не проходит.

Внутри всё обрывается: за всё нужно платить! Особенно если берёшь чужое без спроса.

Киваю. Какой смысл оттягивать неизбежное. Но от волнения лишь сильнее прижимаю к себе Шурика.

— Как ты? — начинает издалека Горская. Вижу, что ей тоже неловко, хотя правда на её стороне.

— Уже лучше, — бормочу в ответ.

— Твой отец приезжал, — Ксюша замечает в моих руках зайца. — Решил тебя не будить.

— Папа?

— Да, — улыбается она. — Вчера вечером. Он хотел тебя забрать, но Горский с Лероем не позволили.

— Почему ты называешь отца по фамилии?

Я трусиха. Вместо того чтобы перейти к главному, тяну время, словно это поможет сгладить мою вину.

— О! — хихикает Ксюша. — Это длинная история. А ты меня не помнишь, верно?

Горская ловит мой непонимающий взгляд и улыбается ещё шире. А я не могу отвести от неё глаз: до чего же красивая!

— О том, что Горский мой отец, я узнала года три назад, а до этого жила у Соболева. Помнишь такого?

Киваю. Главный конкурент отца в былые годы. Кшинский и Соболев. На публике лучшие друзья, в жизни — безжалостные соперники. Пока была жива мама, нам часто приходилось бывать в доме Максима Петровича на светских приёмах, но Ксюшу я не помню.

— Мы часто пересекались с тобой на разных мероприятиях. Пока взрослые вели свои скучные беседы, мы играли в саду. Ты была совсем маленькой. Я тоже не сразу тебя узнала. А вчера увидела твоего отца и этого зайца…

— Я не помню... — говорю честно. — Это было очень давно. Хотя твою маму я, кажется, где-то видела.

— Ещё бы! Она была женой Соболева долгие годы. А то, что ты меня не помнишь, неудивительно. В четырнадцать меня отправили в Лондон. Тебе тогда лет десять всего было. Ты на все приёмы приходила с этим кроликом, а я тебе завидовала…

— Ты? Мне? – как же всё с течением времени изменилось.

— Да, моя мама не шила со мной игрушек, не кроила платьев, да и вообще… Мне казалось, что после свадьбы с Максимом она разлюбила меня. В доме Соболева я никогда не чувствовала себя счастливой. А ты всегда купалась в родительской любви…

— От неё не осталось и следа, — с сожалением замечаю. — Мама погибла. Отец… Мне иногда кажется, что и он тоже… По крайней мере, его любовь ко мне умерла.

— Нет, он тебя любит! – вспыхивает Горская. — Я видела это в его глазах вчера. Просто иногда, чтобы вспомнить о своей любви, нужен толчок. Сильный. Пётр Кшинский свой получил, поверь…

— Это он принёс? — указываю на Шурика и цветы.

— Игрушку да, — кивает Ксюша. — Насчёт цветов не уверена.

Она тут же в лёгком смущении отводит глаза и начинает нервно покусывать губы, не решаясь заговорить со мной об Амирове. Но как бы ловко мы ни уходили от неприятной темы, она висит над нами тяжеленным грузом, в любую секунду готовая сорваться вниз и придавить своим весом.

— Между вами с Лероем что-то есть? Да? — всё же интересуется Горская и будто невзначай поглаживает животик.

— Нет, — выкрикиваю слишком резко и отчаянно мотаю головой. — В его жизни есть только ты.

— Это Лерой тебе сказал? – Ксюша недоверчиво смотрит, вмиг меняясь в лице. Она больше не улыбается и выглядит напряжённой. От былой лёгкости в нашем с ней разговоре не остаётся и следа.

— Да, — с шумом выдыхаю чистую правду, вспоминая, как жадно рычал Лерой её имя в ту чёртову ночь. Горской в её положении не нужны сомнения. — Закрывая глаза, он видит только тебя. Мы… Мы с ним просто друзья. Тебе не о чем волноваться.