Лес за стеной
Шрифт:
Мы пробирались сквозь развалины древнего города. Камни его помнили времена, когда улицы были свободны от красного цвета и огненные быки не смотрели на прохожих со стены каждого здания. Эпоха, канувшая в лету, когда я смогла бы свободно зайти в магазин и купить любую понравившуюся книгу.
А вот и руины библиотеки. От портика остались только ступени. Сегодня в стремлении к своей цели мы убили человека. Раххан убила. Случайно. И я, привыкшая считать себя милосердной, не испытала по этому поводу никаких чувств.
— Может, расскажем ей? — донёсся до меня приглушённый шёпот.
Я демонстративно отвернулась,
— Нет. Если Она решила не говорить, значит, так надо.
«Раххан — предательница!»
Домой добрались без происшествий — удивительно, учитывая наше везение. В лифте Эсса нацепила привычную маску. Лицо поглупело, и выражение стало пустым.
— Чудесно провели время. Да, чудесно, — сказала она уже в образе.
Раххан фыркнула. Мы вышли на третьем, а Эсса поехала дальше, на сороковой. В коридоре под потолком, касаясь крылышками плафона, порхал мотылёк, и я уставилась на него, как на чудо. В Ахароне с его бетонными парками, залитыми асфальтом прудами и лесом за высокой стеной встретить насекомое — событие из ряда вон выходящее. Да что там насекомое! Я кошек и собак видела только в книгах, а зайцев и куриц — уже разделанными на кухонном столе.
Я моргнула — и мотылёк исчез. Раххан замерла напротив двери в свою комнату.
— Спокойной ночи? — сказала она, и в её тоне одновременно прозвучали и вопрос, и надежда.
Я молча завернулась в темноту своей спальни. Все сорок этажей были в распоряжении нас троих. В любое другое время эта мысль наполнила бы меня восторгом, но сегодня только углубила одиночество. Я основательно вымылась, бросила одежду в стирку, затем упала на кровать и прислушалась. Ждать пришлось недолго. Подтверждая мои подозрения, дверь в комнату Раххан со скрипом открылась. За стеной в сторону пожарной лестницы прошелестели шаги. Спустя пять минут тишину прорезал характерный гул. Подниматься на сороковой пешком — безумие, поэтому сестрица спустилась на этаж и оттуда вызвала лифт, уверенная, что о её маневрах не догадаются. Щадила мои чувства. Вероятно, полагала, что я глухая. Что ж, у них с Эссой было, что обсудить. Но кое-что в лесу открылось и мне.
«Допустим, мы это сделаем, но что дальше?»
Уснуть не получалось — кто бы сомневался. Я тоже была сегодня за стеной, тоже оказалась переполнена впечатлениями, которыми жаждала поделиться. Хотелось ощущать себя частью общего, загадочного и важного.
Вспомнилось: в детстве, перед тем как уснуть, я долго не отпускала маму из комнаты — держала за руку, гоняла за водой, просила проводить до туалета, чтобы монстры не набросились из темноты. Было скучно просто лежать в кровати. И тогда, и сейчас.
Необутая, я отправилась на кухню. Ближайшая — была на втором, но та, что на пятом, мне нравилась больше. Все эти новомодные штучки — гудящие аппараты для приготовления кофе, барные стойки с хромированными держателями для бокалов — отталкивали. Мне нравились голубые занавески на пятом, ажурные скатерти и уютная теснота.
Я налила себе воды, выпила и поставила пустую кружку на край стола.
«Интересно, о чём они сейчас говорят?»
И вовсе не интересно! И пусть говорят, о чём хотят! Я резко повернулась и задела кружку. Попыталась её схватить, но та уже летела со стола под аккомпанемент моего испуганного вдоха. Падала,
«Что?..»
Орхидея.
Шар, обрушивший портик библиотеки. «Я чувствую себя по-другому».
Лес.
Мотыльки над колыбелью, которых я себе придумала. Или… нет?
Я судорожно сглотнула — и кружка стукнулась о плитку пола. Ручка треснула.
Возвращаясь из леса, я была поглощена обидой и не заметила, что тело стало ощущаться иначе. Как если бы после месяцев тяжёлой болезни я проснулась, переполненная энергией.
Я подняла кружку и поставила обратно на стол, предельно сосредоточилась и столкнула её с края. В тишине раздался звон разбившейся керамики.
Я смотрела на осколки.
«Как это работает?»
Глава 16
Я ползала на четвереньках, собирая в совок осколки разбитой кружки, когда дверь открылась и раздался голос сестры:
— Так и знала, что ты здесь. Всегда сбегаешь на пятый, когда не можешь уснуть.
Под столом напротив своего лица я увидела босые ноги. На пальцах наливались мозоли, кровавые овалы повторяли вырезы снятых туфель. Я разогнулась, и моя голова показалась над столешницей.
Вид у Раххан был виновато-воинственный. С таким видом она смотрела на меня после наших детских драк, исполненная уверенности в собственной правоте, однако готовая признать, что переборщила. Полагаю, поняла, что план незаметно прокрасться к Эссе, провалился, когда в тишине пустого дома загудел лифт, и устыдилась.
«Уж не извиниться ли ты пришла?»
Раххан и извинения — не смешите!
— Чем ты здесь занималась? — спросила сестра, с сомнением глядя через стол на осколки.
Я поднялась с колен, открыла дверцу кухонного шкафчика и высыпала содержимое совка в мусорное ведро.
— Повторяла твой трюк с синим шаром, но несколько иначе.
Случившееся в «похороненном городе» мы не обсудили, как не обсудили и множество других важных вещей: орхидею в коробке, ожог, чудесным образом пропавший с лица, невидимую сущность в лесу, которая, возможно, Заур, а быть может, и нет.
Раххан потёрла лоб:
— Надо поговорить.
Что ж, вот оно и пришло — время для обсуждений.
Эсса ждала рядом с лифтом. Створки пытались закрыться, но разъезжались, натыкаясь на её ногу, поставленную на входе. Заметив меня, девушка вошла в кабину, бледная в свете мерцающей лампы. И как вы думаете, куда мы отправились?
Сегодня храмовый бык служил вешалкой. Эсса вернула ключи под алтарь. Надела ремешок сумки на золотой рог и замерла на скамейке воплощением чопорности. Поколебавшись, Раххан зажгла ещё одну лампу. Этой ночью дом принадлежал нам (по крайней мере, его половина), и можно было не таиться.
Назревал разговор. С приготовлениями было покончено — свет горел, рюкзак закрывал морду быка, ключи лежали в тайнике, и каждая из нас застыла на своём месте: Эсса — на скамейке, Раххан — у двери, я — в неуютном свободном пространстве между ними. Решив, что дощатый пол, скрипящий при малейшем движении, так себе точка опоры, я тоже опустилась на лавку. Раххан, единственная оставшаяся на ногах, напоминала пастыря перед прихожанами. Обороняясь от наших взглядов, она скрестила руки на груди.