Леший

Вторушин Станислав Васильевич

Опустив голову и неторопливо переваливаясь, он побрел подальше от трассы, от неприятного, раздражающего шума машин. Шел он долго, до самых сумерек. Когда стало смеркаться, медведь стал искать место для ночлега. Но кругом был только снег, в котором глубокой прочерченной строчкой далеко виднелся проложенный им след. И сам он в виде большого вопросительного знака в конце неоконченной строчки. Наконец, он остановился у небольшого островка густого соснового подроста. Медведь лег в нем, повернувшись мордой к своему следу, чтобы вовремя учуять запах опасности. Он инстинктивно понимал, что она может идти только оттуда.

Ночью ударил мороз, пар от дыхания куржаком повис на медвежьей морде и ветках, под которыми он

спал. Этот сон был совсем не таким, как в берлоге. Медведь постоянно открывал глаза, поднимал голову и прислушивался. Тайга была безмолвной, черное небо, увешанное льдистыми звездами, высоким и холодным. Замерев на несколько мгновений, он опускал голову на лапы и снова засыпал.

Если бы не мороз, медведь мог проспать долго. Но холод поднял его еще до рассвета. Отряхнувшись от снега, он несколько минут стоял, принюхиваясь и прислушиваясь к окружающему пространству. Оно все так же было безмолвным. Медведь побрел по снегу в ту сторону, где занимался рассвет. Когда солнце окрасило половину неба розовым светом, медведь снова залег, понимая, что чем больше он будет ходить по тайге, тем больше следов оставит в ней.

К вечеру пошел снег. К этому времени медведь уже почувствовал голод. Но сколько он не вглядывался в тайгу, не принюхивался, ловя в морозном воздухе самые тонкие запахи, нигде не мог обнаружить даже следов добычи. И тогда он пошел к человеческому жилью. Человек никогда не мог бы понять, каким образом медведь определил находившуюся почти в двадцати километрах от него хантыйскую заимку. Но он шел к ней настолько точно, словно заранее проложил свой маршрут по линейке.

Медведь подошел к жилью глубокой ночью. Метель усилилась. Снег летел косо, закручиваясь и свистя и тут же выравнивая и зализывая все следы. Три небольших деревянных дома расплывчатыми силуэтами едва проступали сквозь него. Медведь шел с подветренной стороны, постоянно поводя кончиком носа и принюхиваясь. Спавшую недалеко от ближнего дома собаку он учуял сразу. Свернувшись клубком, она лежала метрах в двадцати впереди него, но увидеть ее было невозможно. Снег занес собаку, сровняв с настом. Но медведь чуял ее тепло, ее резкий, ни с чем не сравнимый запах. Медленно переступая, он подошел к ней, сунул морду в снег, тут же нащупав теплый собачий загривок, и одним движением челюстей перекусил ей шею. Собака не успела издать ни одного звука. Медведь оттащил ее к краю леса и съел. Спать он залег недалеко от деревни, зная, что снег надежно заметет все следы разбоя.

На следующую ночь ему удалось задавить еще одну собаку.

И медведю показалось, что около этой деревни он может спокойно провести весь остаток зимы. Но когда через два дня он отправился за очередной жертвой, оставшиеся в живых собаки подняли неистовый лай. В избах захлопали двери, послышалась стрельба. Один жакан просвистел около уха медведя. Он испуганно шарахнулся в сторону и огромным, размашистым махом направился в глубь тайги. Больше к хантыйской деревне медведь не подходил.

Однако вскоре голод снова вывел его к людям. Медведь подошел к городку строителей, затаившись за деревьями, долго рассматривал его. Машинная вонь уже не пугала, постоянное нестерпимое чувство голода прогнало страх. На окраине городка медведь нашел помойку, куда строители выбрасывали отходы с кухни. Он обнаружил там несколько необглоданных костей, которые тут же съел. Устроив засаду, он решил подкараулить более крупную дичь и однажды уже увидел идущую к нему с ведром в руках Зину, но в это время со стороны трассы загрохотал бульдозер и медведь, соскочив с лежки, кинулся в тайгу.

К его удивлению вдоль трассы он нашел корм. На кедрах, которые валили бульдозеры, было немало шишек. Правда, при падении дерева большинство из них облетало, но шишки не проваливались глубоко в снег. Медведь научился безошибочно находить их. Осенью он никогда не обращал внимания на шишки. Многие из них были в смоле, ее вкус казался медведю противным. Орехи он ел лишь когда зорил норы бурундуков. Но сейчас другого корма не было, да и смола с шишек давно облетела.

Медведь сильно похудел с того времени, когда вынужден был покинуть свою берлогу. Шерсть на нем уже не блестела так, как осенью, мускулы не играли под кожей. Его все сильнее донимали мороз и голодные спазмы в желудке. Если бы медведю удалось завалить лося, он быстро набрал бы и вес, и силу. Но лоси еще с осени откочевали на край тайги, где меньше снега и больше молодых побегов. Скитаясь все эти дни по лесу, он не встретил ни одного их следа. Вся надежда хоть как-то продлить голодную жизнь была только на кедровые шишки.

Медведь привык к шуму машин и не обращал на них внимания, когда они проходили мимо. Он знал, что за высоким буртом, скрывающим от него трассу, его не видно. Шагая вдоль него, он еще издали увидел могучий, раскидистый кедр с шишками. Высокий снежный бурт почти касался нижних ветвей. Некоторые шишки можно было достать, не поднимаясь на задние лапы. Рядом с кедром из глубокого снега торчали верхушки густого подроста. Медведь уже подходил к ним, когда услышал неожиданный скрежет автомобильных тормозов. Он кинулся в подрост и затаился. Понимал, что по глубокому снегу ему все равно далеко не уйти. Вскоре он услышал, как кто-то, тяжело дыша, стал забираться на бурт. Медведь вжался в снег, жадно следя глазами за неожиданной добычей. Через несколько секунд над буртом появился человек.

Если бы он остановился там, медведь не решился бы напасть на него. Но, задержавшись на бурте всего мгновение, человек шагнул к кедру. Медведь вылетел, словно пружина, обрушив на человека всю мощь своих лап и когтей. Шофер не выключал мотора и ни Фил, ни Шумейко из-за его шума не слышали нападения. Они сидели в машине, время от времени оглядываясь назад. Но Ставриниди на трассе не показывался. Прошло минут пять, может чуть больше.

— Я тоже пойду, — сказал Фил, открывая дверку машины. — Малый нужда справить. Так можно правильно гофорить?

— Так, так, — закивал Шумейко.

Фил неторопливо прошел назад, поднялся на бурт снега и по следам Ставриниди направился к кедру. Стоявшие за ним тонкие деревца утонули в снегу по самые макушки. За их вершинами виднелось очертание огромного темного силуэта. Сначала Фил подумал, что это сидит на корточках Ставриниди. Но слишком уж внушительным был силуэт. Даже если Ставриниди распахнул полы шубы, он должен быть все равно намного меньше. Фил сделал несколько шагов и остолбенел от ужаса.

Огромное лохматое чудовище со вздыбленной шерстью, чавкая, пировало на шубе Ставриниди. Фил был настолько ошеломлен, что в первое мгновение не понял, что это за чудовище и с кем оно расправляется. На истоптанном, забрызганном кровью снегу лежала куча кровавого месива. Но вскоре он разглядел торчащие из него унты. Они лежали друг около друга, пятка к пятке, носками вверх. На подошвах унтов виднелись ошметки прилипшего снега. И Фил понял, что перед ним лежат останки Ставриниди. Его сразу прошиб холодный пот, волосы встали дыбом, зрачки расширились.

Чудовище подняло окровавленную морду и посмотрело на Фила ледяным беспощадным взглядом. От этого взгляда он начал сходить с ума. Закрыв лицо руками, Фил повернулся и побежал к машине. Свалившись с бурта на трассу, он упал, вскочил и закричал на чистом русском языке:

— Леший! Там леший! — он показывал рукой в ту сторону, куда ушел Ставриниди.

Шумейко с шофером выскочили из машины.

— Какой леший? — схватив Фила за отворот полушубка, тоже закричал Шумейко.

— Леший там…, - прохрипел Фил, показывая рукой на кедр. Он схватился за горло, согнулся, прижав колени к груди, и повалился на снег.