Леший

Вторушин Станислав Васильевич

Глушков попросил пилотов передать в райцентр, чтобы высылали бригаду охотников, а сам остался около убитых с карабином. Охотники прилетели в этот же день, а еще через два дня выследили и убили медведя. Эту страшную историю рассказывали потом по всей трассе. «Поднимись сейчас медведь из берлоги, — подумал Шумейко, — и он бы сделал с нами то же самое, что с изыскателями».

Гудков докурил сигарету, выбросил окурок в снег и поднялся с пенька. Снег с него осыпался и Шумейко увидел, что одна сторона пенька стесана топором.

— А ну-ка отойди

в сторону, — сказал он, наклоняясь и рассматривая пенек.

На стесанной стороне четко виднелась нарисованная черной краской цифра 93. Если бы внимание трассовиков не переключилось на медвежью берлогу, они бы нашли этот пикет сразу. Шумейко выпрямился, оглянулся по сторонам и тут же увидел просеку, ровной линией прочерчивающей тайгу. Где-то далеко-далеко зарокотал двигатель. По всей видимости Шабанову удалось завести бульдозер. Трассовики переглянулись и, не сговариваясь, направились на звук мотора.

— А берлогу так оставлять нельзя, — сказал Гудков, шедший след в след за Шумейко и дышавший ему прямо в затылок. — Если не поднимем его мы, он поднимется сам. Трасса-то идет прямо через него.

— Как думаешь, на вездеходе к ней можно пробиться? — спросил Шумейко.

— Думаю, что можно, — ответил Гудков. — Надо только охотников побольше взять.

— Никакой бригады здесь не надо, — сказал Шумейко, сразу сообразив, что Гудков немного трусит. — Возьмем двух человек и этого вполне хватит. Чем больше людей, тем больше неразберихи. Они в страхе перестрелять друг друга могут.

Взять медведя было решено на следующее утро. Трасса находилась от него довольно далеко, гул моторов он еще не должен был слышать. Зимой, в лютую стужу, медведи спят крепко. Еще с вечера Гудков проверил свой арсенал. Кроме двустволки у него были карабин «Сайга» и мелкокалиберная винтовка. Винтовку он решил не брать, на медведя с ней идти опасно. А вот снаряженные пулями патроны к ружью и карабину он проверил.

Но когда на следующее утро Шумейко с Гудковым и двумя сварщиками со всем своим арсеналом добрались до берлоги, медведя в ней уже не было. От нее в тайгу вел глубокий след, уходящий через гриву к ручью и дальше в непролазную чащобу. Остановив вездеход на крутом берегу ручья, Шумейко сказал:

— Теперь нам его бояться нечего. На трассу он не сунется, его наша техника испугает.

— Послушай, а не тот ли это медведь, которого мы видели осенью? — спросил Гудков.

— Это ты у него спроси, — смеясь, ответил Шумейко. — Я с тем медведем не знакомился.

Гудков задумчиво посмотрел на медвежью тропу и спросил:

— Неужели мы отпустим такую шкуру?

— Ты, что, хочешь идти за ним на лыжах? — спросил Шумейко.

— Зачем на лыжах? — удивился Гудков. — Мы его с вертолета хлопнем.

— Слишком дорого обойдется, — сказал Шумейко и полез в вездеход, чтобы возвратиться на трассу.

17

Зима в этот год выдалась суровой не только в Сибири, но и во всем северном полушарии. В нью-йоркских трущобах никогда не знавшие холода посиневшие негры, стуча зубами и содрогаясь от ужаса, прислушивались к вою метелей. В такую погоду они боялись выскочить даже в соседний магазин за бутылкой рома.

В Голландии — к не меньшему ужасу любителей водных прогулок на фоне ветряных мельниц — замерзли каналы. Оставшиеся на зимовку дикие утки вылезли на берег и, сбившись в стайки, сидели, угрюмо нахохлившись и все время поджимая от холода то одну, то другую лапу.

Солнце, отражаясь от чистого, словно отполированного льда, резало глаза. Один русский эмигрант, надев мерлушковую ушанку и, обмотав шею длинным шарфом с развевающимися концами, решил прокатиться на коньках по каналу, но провалился и утонул. Его выловили только на следующий день. Недалеко от этого места, распугав уток, всю ночь выла невесть откуда взявшаяся собака. Об этом целую неделю писали голландские газеты.

— Ну что, Наденька, наконец-то дождались настоящей зимы и мы, — говорил Фил Голби, сворачивая газету с сообщением о гибели эмигранта и поглядывая на колышущееся пламя в камине. Составленные шалашиком сухие поленья слегка потрескивали, когда огонь, лизавший их бока, вдруг вспыхивал, отбрасывая на стены желтые блики.

Надя стояла спиной к камину и молча смотрела через прозрачное окно в сад, где среди подстриженной под гребенку травы бродил черный дрозд, пытаясь отыскать на замерзшей земле не успевшего спрятаться от холода червячка. Фил в последнее время взял дурную привычку садиться с утра к камину со стаканом виски в руках и, уйдя в себя, молчаливо и задумчиво смотреть на огонь. Заработав большие деньги, он потерял всякий интерес к бизнесу. Когда Надя начинала упрекать его в этом, он все время отвечал:

— Будет у нас на десять миллионов больше или меньше, какая разница?

Свою вину в появившемся безразличии мужа к делам чувствовала и она. У Фила пропал стимул к обогащению. Были бы дети, может быть все было по-другому. Но еще девчонкой Надя пролетела на школьной вечеринке с одним шалопаем, забеременела, родители помогли сделать аборт. Избавившись от ребенка, других детей иметь она уже не могла. А Фил, между тем, все чаще и чаще напоминал ей о детях. Надя отговаривалась:

— Надо сначала привыкнуть к Европе, а потом думать о ребенке.

Но при этом понимала, что чем дальше, тем труднее будет придумывать отговорки.

Сегодня Фил впервые за последние дни сидел у камина без виски. Вчера ему из Нью-Йорка позвонил Хапоэль Ставриниди. Сказал, что через несколько часов заканчивает в Америке все дела и завтра в полдень по европейскому времени будет в Амстердаме. Зачем он решил сделать эту остановку, Фил не знал, расспрашивать о делах фирмы по телефону было не принято. Но если Ставриниди решил тормознуться в Амстердаме, значит для этого имеются веские причины.