Лёшка
Шрифт:
— А может, и нет, — задумчиво опровергает себя наша учительница. — Может, и не турнут. Потому что — некого! Пчелы не люди. У них сознания нет. А если в зародыше и есть — не доросло до того, чтобы пчеле жить за чужой счет. Но я не о том. Я о нашем с вами «улье», о нашей аудитории. Мы все здесь хозяева. И все за все в ответе. Но это, увы, одна символическая ответственность. Все за все отвечать не могут. А вот за столы — каждый за свой — могут! Что нам предлагает Оля? Взять столы в собственность. На время ученья. И беречь их, как свое личное имущество…
И
Но я отвлекся. События развивались так. На другой день утром на училищном «Экране новостей» появился «Приказ штаба военно-спортивной игры «Орленок». А так как все мы, все училище, были участниками игры, то и облепили приказ, как мухи.
Я был членом штаба игры и без чтения знал, что было в приказе. Во-первых, объявление училища на военном положении; во-вторых, учреждение охраняемых объектов; в-третьих, списочный состав караулов под номерами «первый», «второй», «третий» и так далее.
Когда читателей поубавилось, к экрану подошли канурики. Припали к приказу, вникли в смысл и отшатнулись как ошпаренные. Вычитали, догадался я, что назначаются стеречь актовый зал училища. Два дня, меняясь в караулах, отрабатывали мы после занятий «охрану гражданских объектов в условиях, теоретически приближенных к боевым», а на третий день, в субботу, сами стали объектами неожиданного и нелегкого испытания.
За минуту до окончания последнего урока во всех кабинетах и помещениях училища, щелкнув, как соловей, неожиданно включилось радио. И тут же, сразу во всех «скворечниках», висящих поверх классных досок, послышался — не сказать тревожный, но и далеко не будничный — голос училищного диктора.
— Внимание, внимание, — сказал он, — говорит радиоузел училища. После звонка всем оставаться на своих местах. Будет передано важное сообщение. — И выключилось.
Надо ли говорить, что едва мы услышали это, как все косинусы и синусы, кислоты и щелочи, пирамиды и трапеции, пассаты и муссоны, электроны и атомы, суффиксы и префиксы, а вместе с ними способы приготовления опарного и безопарного теста, ассортименты хлеба и булочных изделий, схемы работы установки при бестарном хранении муки и правила эксплуатации оборудования мучного склада моментально вылетели у нас из головы. Мы как на иголках ждали сообщения. И оно последовало тотчас, как прогремела «колотушка» — электрический училищный звонок.
— Всем юнармейцам, — приказало радио, — построиться во дворе училища. Форма одежды — зимняя.
И вот наш батальон, по четверо в ряд, стоит на училищном дворе. На крыльцо вышло начальство: директор Анна Павловна, комсомольский секретарь Зина и незнакомец в шапке-ушанке. Для всех незнакомец, но не для меня. Я уже знал, что это наш новый секретарь райкома комсомола Плотников.
— Смирно! — скомандовали нам, но секретарь махнул рукой, и командир переключил команду «смирно» на «вольно».
Он сошел с крыльца, приблизился к нам.
— Орлята! — Голос секретаря вспорхнул и упал. — Я к вам с бедой…
Прежде чем продолжать, он окинул нас оценивающим взглядом и сказал что-то командиру батальона, моему бравому тезке Леше Твердохлебову.
Леша кивнул, соглашаясь, и велел всем девочкам выйти из строя. Девочки вышли и стали впереди мальчиков. Но и тут не задержались. Команда повела их дальше, остановила возле крыльца и, повернув, поставила лицом к лицу с мальчиками. Увы, без девочек наш батальон выглядел не так внушительно. Он поредел сразу на две трети.
Секретарь, глядя на нас, мальчиков, продолжал:
— На овощной базе ЧП: мороз грозится побить картофель, свеклу и морковь. Если сегодня ночью мы не одолеем его, то завтра утром он нокаутирует нас: оставит магазины без овощей. — Секретарь говорил образно, мне понравилось. — Орлята! — Голос секретаря снова взлетел и парил, больше не падая. — Нам ли, атлетам, бояться мороза? Мы его запросто на обе лопатки положим!
— Положим! — браво припечатал батальон.
— Но не все. — Секретарь поднял руку, требуя вникания. — Завтра — воскресенье, законный день отдыха. Не все могут… Поэтому пойдут только добровольцы… Добровольцы, два шага вперед, марш!
Он не успел, просто не знал, что надо посторониться, когда на него сзади, вопя: «А мы что? Мы чем хуже?» — налетел поток девочек, хлынувших в добровольцы. К слову сказать, он выплыл из него с честью, сохранив при себе и пальто и шапку, правда в суматохе несколько помятую. Поднялся на крыльцо и, глядя на Анну Павловну, смущенно развел руками. Анна Павловна улыбнулась, посмотрела не без гордости на девочек и добродушно махнула рукой: ладно уж, оставь их…
И девочки остались стоять там, куда их вынес поток, чуть-чуть опередив мальчиков, так же дружно подавшихся в добровольцы.
— Командирами трудового десанта назначаются… — Это крикнула Зина, и все притихли, ожидая имен. — Первого десантного отряда — Алексей Братишка, второго десантного отряда — Алексей Твердохлебов, третьего — секретарь райкома комсомола, воспитанник нашего училища Николай Плотников…
Только тут мы прозрели!
Плотников! Нам ли его не знать… Про него и в газетах было: «Каравай, каравай, какой хочешь выбирай… (Сказание о пекаре Плотникове)», и у нас он в портретной галерее среди тех, кто окончил училище с отличием. А теперь вот, оказывается, он секретарь! Ура секретарю Плотникову. И мы, ударив в ладоши, дружно заорали:
— Ура!..
Но секретарь вдруг запротестовал, замахал руками и крикнул, что ему «не светит» в командиры, а «светит» в рядовые и если «Лешка, рабочий класс» не возражает, то он, секретарь, желал бы…
Сказав это, он осекся и вопросительно посмотрел на меня. Польщенный тем, что секретарь райкома знает мое школьное и училищное прозвище, и догадавшись, конечно, о его желании, я в свою очередь крикнул:
— Рабочий класс не возражает! — и записал секретаря райкома в свой отряд.