Лесси
Шрифт:
— Все лето здесь! — радостно объявил он. — Все лето! Потом, к осени, назад в Йоркшир. Там мы тоже неплохо поживем вдвоем.
— Но ведь осенью я уеду в школу. Я буду далеко, дедушка, в Швейцарии!
— В Швейцарии!
Герцог прокричал это слово таким громовым голосом, что жеребчик под Присциллой шарахнулся в сторону, проделав пять-шесть стремительных скачков.
— Но мне же нужно в школу, дедушка!
— Чушь собачья! — гремел герцог. — Посылать девчонок в школы за границу, чтоб они выучились стрекотать на иностранных языках, как мартышки! Никогда не мог понять, для чего существуют иностранные языки,
— Но ведь вы бы не хотели, чтобы я выросла необразованной, дедушка?
— Необразованной! Ты достаточно образованная. Вся эта модная чепуха вовсе не образование… Учить девчонок стрекотать на каком-нибудь бессмысленном языке, который знают толком только иностранцы, — модная чепуха, вот это что, по-моему! В мое время людей учили чему следует.
— А чему следует учить, дедушка?
— Вести дом, вот чему. В мое время девочек воспитывали так, чтоб они могли выполнять свою обязанность — вести дом, как следует быть. Нынче им забивают головы всякой чепухой. Фу-ты, ну-ты, новое поколение! Вырастают дерзкими. Вечно возражают старшим. Никакого уважения к возрасту, да. Ты только попробуй мне возражать — нипочем не позволю! Больше я не допущу никаких дерзостей! А ведь ты у меня дерзкая, правда?
— Да, дедушка.
— Да? Да? Ты посмела прямо в лицо сказать мне «да»?
— Пришлось, дедушка. Вы мне велели не возражать вам, а если б я сказала «нет», так ведь это было б возражением?
— Гхы-гхым! — промычал герцог. — Гхым!
Он с торжеством погладил свои пышные белые усы, как будто выиграл бой. Потом сверху вниз посмотрел на внучку, на ее длинные льняные волосы, которые буйно выбивались из-под задорной жокейской шапочки и падали волнами на ее обтянутые джемпером плечи. Он откашлялся, пофырчал и опять распушил усы, затем улыбнулся и закивал головой.
— Да, ты дерзкая маленькая женщина, — сказал он. — Но ты не безнадежна. Знаешь, ты как раз такая, каким был я в твои годы. Ты похожа на меня, вот в чем дело. Ты пошла в меня — ты одна изо всей семьи! Так что ты не безнадежна.
Лошади зацокали подковами по вымощенному булыжником конному двору, и, едва лишь конюх подбежал принять их, герцог вскипел.
— Не держи его за голову! — орал он на конюха. — Терпеть не могу, чтобы кто-нибудь придерживал коня за голову, когда я схожу с седла. Я прекрасно могу сойти с седла без чужой помощи.
Шумя и клокоча в злобной своей манере, герцог стоял, пока Присцилла возилась с подпругой и отводила своего конька в его стойло.
— Вот это правильно! — закричал он тем голосом, который у него считался самым ласковым. — Нельзя позволять девчонке ездить верхом, если она не умеет ни оседлать коня, ни задать ему корм. Коли ты сам чего не умеешь, ты никогда не сможешь приказать другому сделать это как следует.
Так, в добром расположении духа, старик и его внучка пошли рядом мимо конюшни к господскому дому. И вот, когда они проходили вдоль низкого каменного строения, Присцилла остановилась. Потому что вдоль строения тянулись собачьи дворики. В каждом дворике прыгала с сумасшедшим лаем собака — в дом, кроме одного. В нем была трехцветная
Ради собаки и остановилась Присцилла.
— В чем дело? Что там еще? — вскинулся герцог.
— Колли. Дедушка, почему она на цепи?
Герцог передернулся и перенес свое внимание на собаку. Секунду он стоял молча, потом в нем как будто что-то взорвалось. Голос его раскатился громом по конному двору и псарне:
— Хайнз! Хайнз! Куда он спрятался, этот человек? Где он?
— Иду, сэр! Иду! — донесся голос Хайнза, и в тот же миг щуплая фигурка в клетчатом пиджаке выбежала с другой стороны. — Да, сэр. Я тут, сэр.
Герцог круто обернулся.
— Это еще что! Нечего хорониться за моей спиной! — орал герцог. — Почему собака на цепи?
— А так что я посадил ее на цепь, сэр. Она раздирает и раздергивает проволочную сетку. Я десять раз чинил, но каждый день она опять принимается за свое. Вы мне приказали крепко держать ее на запоре, и чтобы…
— Насчет цепи я не приказывал. У меня еще ни одна собака не сидела на цепи, поняли?
— Да, сэр.
— Так не забудьте. Ни одна собака… никогда!
Герцог снова круто повернул, едва не отдавив Присцилле ноги. Он посмотрел на нее сверху вниз, потому что она дергала его за рукав.
— Дедушка, у нее неважный вид. Она мало двигается. Что, если мы станем брать ее с собой на прогулку? Она такая красивая!
Герцог покачал головой:
— Нельзя, дорогая. Она тогда будет не в форме.
— Не в форме?
— Именно. Ее готовят на выставку. Она должна взять первый приз. Если мы станем брать ее с собой, дадим ей дико носиться, она наберет… уф!.. наберет репья в шерсть, и «гамаши» у нее издерутся и попортятся. Нельзя, понимаешь?
— Но ведь ей же нужно двигаться?
Они оба смотрели на собаку за решеткой. Лесси стояла, не удостаивая их взглядом, точно она королева, а они существа, стоящие настолько ниже, что она их и не замечает.
Герцог поскреб подбородок.
— Да. Ей надо дать возможность больше двигаться, вот что я сказал бы. Хайнз!
— Да, сэр?
— Ей нужно гулять. Позаботьтесь, чтобы она каждый день выходила на прогулку.
— Она опять попробует сбежать, сэр.
— Возьмите ее на сворку, идиот вы! Вы сами будете ее прогуливать. Для моциона. Мне нужно, чтобы собака была в самом лучшем виде.
— Слушаю, сэр.
Герцог с Присциллой повернули к дому. Хайнз посмотрел им вслед. Едва они исчезли из виду, он яростно надел шапку. Он утер рот тыльной стороной руки, потом обратился к собаке.
— Значит, вам нужно гулять, сударыня, да? — сказал он. — Так! Я еще должен водить вас на прогулку. Только этого мне не хватало!
Но собака не обернулась на его голос. Она стояла, натянув до отказа цепь, и глядела по-прежнему прямо вперед — глядела на юг.
Глава девятая
ОПЯТЬ НА СВОБОДЕ
Это совершило присущее Лесси чувство времени — то странное чувство, что с точностью говорит животному, который час.
Случись это в другое время дня, возможно, Лесси последовала бы навыку всей своей жизни — подчиняться слову приказа — и вернулась бы к Хайнзу, как только он приказал. Но она не вернулась.