Лесси

Найт Эрик

Лесси, как видно, не беспокоилась из-за Хайнза. Она просто бежала и бежала ровным галопом по дорожке, пересекая зеленую лужайку.

Была секунда, когда у Хайнза заколотилось сердце в радостной надежде. Должно быть, он подумал, что Лесси повернет назад, на герцогскую псарню.

Но псарня, где ее держали на цепи и на запоре, не была для Лесси домом. Она была ей ненавистна. И надежда Хайнза умерла, как только он увидел, что колли свернула по усыпанной гравием дорожке к въездным воротам.

И вновь у Хайнза радостно заколотилось сердце: ворота всегда бывали заперты и ограда вокруг усадьбы была высока — угрюмая гранитная стена. Может быть, удастся загнать собаку в угол.

Присцилла с дедом ехали верхом с прогулки к рыбачьему поселку и остановились перед железными воротами у въезда в усадьбу.

— Я открою, дедушка, — сказала внучка.

Она легко соскочила с седла, так как герцог что-то уже забубнил, протестуя. Но Присцилла знала, что может и соскочить и вскочить на коня куда проворней деда. Потому что, сколько бы он ни возражал, а все-таки он был старик, и садиться в седло даже на самого смирного коня было для него тяжелой задачей, и он ее выполнял пыхтя, и кряхтя, и охая.

Перебросив поводья через согнутую руку, девочка отодвинула засов и всем своим весом надавила на чугунные створы, которые медленно подались назад, качнувшись на петлях.

Только теперь она услышала шум. Глянув вперед, она увидела на дорожке Хайнза. Он бежал к ней со всех ног. Впереди него бежала красавица колли. И Хайнз кричал:

— Закройте ворота, мисс Присцилла! Закройте ворота! Колли вырвалась. Не выпускайте ее на дорогу! Закройте ворота!

Присцилла огляделась. Перед нею были большие распахнутые ворота. Ей только нужно было их захлопнуть, и Лесси оказалась бы запертой на территории усадьбы.

Девочка подняла глаза на деда. Он остался глух ко всему этому шуму. Глух даже к громким крикам Хайнза.

Присцилла стала сдвигать ворота. Она опять навалилась было всем своим весом на створку. До нее донесся голос деда, что-то оравшего в недоуменной досаде. Но она тотчас же забыла о старике, она видела только картину, вставшую в ее уме.

Картина была такая: деревенский мальчик чуть повыше ее ростом стоит у проволочной сетки выгула и говорит собаке: «Останься здесь навсегда, а нас… а нас забудь… и больше никогда не приходи домой». Она еще тогда поняла, что, когда мальчик это говорил, все внутри него кричало, требовало, чтобы он сказал обратное.

И вот она стояла и мысленно видела пред собой эту картину и вслушивалась в эти слова, как если бы ей говорили их сейчас. Ворота она так и не закрыла.

А дедушка все еще кипятился, зная, что что-то произошло, чего его старые глаза и уши не могли ухватить. А Хайнз все вопил:

— Закройте ворота, мисс Присцилла! Закройте же!

Присцилла на один миг замешкалась, потом быстро принялась распахивать ворота. Что-то темное проскочило у ее колена, и Присцилла стояла теперь, глядя на проезжую дорогу и наблюдая, как собака неуклонно бежит по ней легким, ровным ходом, как будто знает, что перед нею долгий-долгий путь. Девочка подняла руку.

— Прощай, Лесси! — сказала она. — Прощай — и доброй тебе удачи!

Герцог сидел на своем коне и не глядел ни на дорогу, ни на колли — он глядел во все глаза на внучку.

— Ох, разрази меня гром! — выкрикнул он. — Разрази меня гром!

Глава десятая

ПУТЕШЕСТВИЕ НАЧАЛОСЬ

Смеркалось, когда Лесси вышла на немощеную дорогу. Теперь она бежала тише, трусцой, и в ее ходе была нерешительность. Она остановилась и оглянулась назад — туда, откуда бежала. Она подняла голову, потому что была сбита с толку.

Чувство времени уже не тянуло ее бежать вперед. Собаки ничего не знают о картах и расстояниях, как знает человек. К этому времени Лесси полагалось встретить мальчика и идти с ним вместе домой — домой к обеду.

Время обедать. Так говорил Лесси соблюдавшийся годами распорядок жизни. Позади, на псарне, перед нею будет миска с добрым куском мяса. Но там будет еще и цепь, делающая собаку узницей.

Лесси постояла в нерешительности, и тут начало пробуждаться другое чувство: тяга к своему дому — один из самых сильных инстинктов у животного. А ее домом была не псарня, откуда она ушла. Им был домик горняка, где она лежала на ковре перед очагом, где было тепло и где голоса и руки были ласковы. И теперь, заплутавшись, она туда и должна держать свой путь.

Она подняла голову, когда в ней проснулась тяга к своему истинному дому. Она наставила нос по ветру, как бы спрашивая, какое взять направление. Потом без колебания она пустилась по дороге к югу. Не просите человека объяснить вам, как могла она узнать, что надо держать на юг. Может быть, тысячи и тысячи лет назад, до того как человек «развил» свой ум образованием, он обладал той же инстинктивной тягой к дому; но если она и была у него, то сейчас он ее лишен. При всем своем умственном развитии человек вам не скажет, почему птица или животное, если посадить их в клетку и увезти в темноте за много миль, а потом выпустить, пускаются сразу к своему дому. Человек знает только, что животные способны на то, что для него невозможно и необъяснимо.

Итак, Лесси не колебалась. Теперь она ощущала великое удовлетворение и внутренний покой. Она шла домой. Она была счастлива.

Никто не мог ей сказать и никаким путем не могла она это узнать, что то, к чему она приступает, лежит чуть ли не в царстве невозможного, что ей надо пройти сотни миль по диким местам — путешествие, в какое мало кто из людей не убоялся бы отправиться пешком.

Человек может покупать в дороге еду, а какой монетой может платить за еду собака? Никакой, кроме как любовью к своему хозяину. Человек может читать дорожные указатели — собака же должна идти вслепую, следуя лишь инстинкту. Человеку будет известно, как пересечь ему большие озера, что тянутся с востока на запад чуть ли не через всю страну, преграждая путь всякому животному, двинувшемуся на юг. И откуда знать собаке, что она дорого стоит и что в городах и деревнях живут сотни приметливых людей, которые захотят по этой причине поймать ее?

Столько есть всякого, чего не знает собака, но многому собаку научает опыт.

Лесси побежала счастливая. Путешествие началось.

На исходе долгих северных сумерек два человека сидели на скамейке у своего дома. Дом был как все другие в деревне, выстроившиеся с двух сторон по старозаветной узкой улочке. Стены были толстые от ежегодной побелки.

Старик в простой домотканой одежде бережно разжег свою трубку и, когда раскурил, поднял голову. Он следил, как дым табака улетал, завиваясь, в тихом вечернем воздухе. Вдруг он почувствовал, как второй человек, помоложе, схватил его за локоть.