Лета 7071
Шрифт:
— Князья! Воеводы! Слуги мои! Ныне реку я вам, как встарь рекли дружинам своим князья наши славные, праотцы наши Ярослав, Мономах, Александр, Димитрий!.. Воспрянем духом и сердца укрепим отвагой, и восстанем твердо на врагов наших во имя веры пашей правой, во имя Русии — отчизны святой, во имя государя, и славы его, и народа русского! Не на разбой мы идем, како ходили на нас татары, немцы и иные супостаты!.. Не веру чужую попирать идем, не храмы рушить и народ чужеземный гнобить!.. Мы идем поискать своей старинной вотчины, воздвигнутой праотцами нашими на издревле нашей земле русской и отъятой у нас злобным обычаем сильных! Были мы слабы, раздорны, не могли постоять за вотчины свои… Всяк, кто силен и жаден был, шел в наш дом и разорял его, жег наши
Воеводы слушали его торжественно, и, когда он кончил, у многих на глазах были слезы.
Князь Владимир подступил к Ивану, низко поклонился, приложил руку к груди, взволнованно глядя в лицо Ивана, тихо, дрожащим голосом ответил ему:
— Чудимся, государь, силе твоей, и воле твоей, и страсти твоей, подвигающей тебя на дело святое и нас возбуждающей и укрепляющей в твердом духе и в ненависти к врагам нашим! Наши души и животы наши отданы тебе! Одним мы с тобой огнем горим и до конца готовы испытать судьбу свою, дерзая за дело наше правое, за отчизну нашу и за славу твою! Мы персты твоей руки!
— Спаси бог, князь, братец мой любезный!.. — уронив слезу, сказал Иван. — Спаси бог, воеводы, сподвижники мои!.. Душа моя возликовала и радостью наполнилась, видя твердость и решительность вашу постоять за дело наше святое! Спаси вас бог!
Иван земно поклонился.
Ночь… Тишина… В гриднице шевелящийся полумрак. Язычки пламени на свечах время от времени вздрагивают, будто кто-то невидимый прикасается к ним, и тогда на потолке, на стенах оживают тени, а потом все снова замирает. Тишина. Ночь. Покой.
Иван взял со стола одну из непрочитанных грамот, распечатал ее, бегло, мало вникая в смысл, прочитал несколько строчек. Дьяк Василий Щелкалов доносил ему о проведанных им тайных умыслах боярских детей Тимофея Иванова, сына Тетерина, и Марка Сарыхозина, сподвижников Адашева и Курбского, которые намерились сбежать в Литву.
«Тимоха Тетерин, — писал Щелкалов, — тобой, государь, к постригу веленный и на монастырское житье уряженный, стакнулся с Маркушкой Сарыхозиным и ссылаются отай с еретиком злобным, старцем Артемием, сбегшим от тебя, государь, в Литву…»
Иван равнодушно отшвырнул грамоту — даже такое известие сейчас не тронуло его. Тяжело навалился грудью на стол и долго сидел так — в суровом и чутком оцепенении, будто ждал чего-то или прислушивался к чему-то в самом себе. Потом придвинул к себе лист бумаги, взял перо, обмакнул его в чернила, крупно, неровно, быстро начал писать: «В пречестную обитель пресущественной и преблагой троицы и преподобнаго и богоноснаго отца нашего святаго Сергия чудотворца, иже о Христе божественнаго полка наставнику и руководителю преподобному архимандриту Ионе с братиею царь и великий князь Иван Васильевич всея Русии челом бьет, дабы пожаловали вы и молили господа бога о нашем согрешении, понеже как человек согрешил я, ибо нет человека, могущего и один час прожить без греха. И посему молю, преподобие ваше, да подвигнетесь со тщанием на молитву, да ваших ради святых молитв презрит бог наши великия беззакония и подаст нам оставление грехов, дарует нам разум, рассуждение
Тонко взвыла отворяемая дверь… Иван вскинулся испуганно, злобно закусил губу. Дверь отворилась. Вошел старый Басманов. Иван уже намерился запустить в него бронзовую чернильницу, но в самое последнее мгновение вспомнил, что сам велел ему прийти, и успокоился.
Басманов почтительно остановился у двери.
— Заходи, заходи, воевода, — позвал его Иван. — Поджидал уж тебя. Садись. Поближе садись!
— Никогда не сидел я при тебе, государь.
— Садись, тем меня не унизишь. Велю, так садись!
Басманов сел на край лавки, недалеко от Ивана, устало распластал по коленям свои большие руки, расслабленно вздохнул.
— Притомился, воевода?
— Есть маленько… Чай, и ты, государь, не на пухах леживал!
— Мне богом велено!
— А мне что ж сказать?.. — Басманов вздохнул, глянул на Ивана. — Мне тобой велено, и ин богом, выходит, також.
— Что ж, не повели я — на печи лежал бы?
— Без подневолья, государь, каждый сам по себе, как стадо без пастуха! Без перевясла и веник рассыплется. Кто на печи лежал бы, кто на лавке, кто в кабак… Шалы-валы, торы да ёры! Не велят, так не шевелят! А воля, она совокупляет. Принуждает деять, думать, творить. А коли деешь, творишь, думаешь — живешь и у бога счастливой судьбы заслуживаешь. Вестимо, не каждый так!.. Иного чужая воля гнетет!.. Но то — отщепенцы, государь! Таким и свобода в тягость!
— Верно рассуждаешь, воевода… Не в угоду ли мне?
— В угоду не рассуждают, государь! В угоду повторяют чужое да лебезят…
— Войско — что? — резко перевел Иван разговор на другое, не то задетый ответом Басманова, не то полностью удовлетворенный им.
— Войско готово. Завтра с рассветом первым уйдет передовой… Токмо… вслед за ним не выступать бы остальным, государь. Повременить надобно… Остальным выступить на полдня позже. Затем, государь, — заторопился Басманов, боясь, что Иван перебьет его и не даст высказать мысль до конца, — затем, чтоб обхитрить литвинов. Передовой подойдет к Полоцку и начнет помаленьку палить по посаду. Литвины, глядя на малочисленность войска, не больно встревожатся. Решат — на малую досаду пришли русские… Подразнить! В Полоцке Довойна сидит, войска у него немного — на вылазку не отважится, хоть и храбр воевода и умен.
— Считал, что ль, ты его войско?
— Не считал, государь… Да кто в зиму большое войско по городам держит?! От большого войска зимой городу досада великая: прокормить надобно, протеплить, жалованье впустую отдать.
— Пусть так, — согласился Иван. — Нам оттого польза все одно выйдет.
— Польза выйдет большая, коли наступим на них хитростью. Ежели мы подойдем всем войском и станем под городом, литвины увидят силу такую великую и споро изготовятся к облежанию 75. Мы же им время на то дадим, покуда станы разметывать будем. Они по нас со стен палить учнут, вредить нам… Все одно ночи ждать. А так — мы затравим их передовым, пусть дотемна побросаются ядрами, а потемну, под покровом ночи, остальное войско подведем под город, стан раскинем, туры наставим, тыны наведем, стенной наряд наперед высунем, а с рассветом и ударим со всей мочи. Покуда литвины с духом соберутся, мы им великий урон причиним. Полегче на приступ идти будет.
Иван задумался, затеребил свою куцую бородку… Молчал. Молчал и Басманов. Идя сюда, он почти не надеялся, что Иван выслушает его, но Иван выслушал… Это и удивило Басманова, и ободрило, но надежды на согласие Ивана у него не было, хотя он и не представлял, что могло заставить Ивана отвергнуть такой хороший план. Одно лишь упрямство и ущемленное самолюбие, что не он выдумал его. Помешать осуществлению этого плана могло только одно — присутствие под Полоцком большого литовского войска. Но присутствие под Полоцком большого литовского войска помешало бы осуществлению и главного плана — взятия Полоцка.