Лета Триглава
Шрифт:
Белый луч протянулся к его голове, и та лопнула, точно дыня, окатив Корзу ошметками кости да гнилой плоти.
— Цел? — услышал он ненавистный голос. — Беги!
Отплевываясь, Корза поднялся. В ушах стоял звон, перед глазами разбегались искры.
— За… чем? — прохрипел.
— А ты, никак, милейший, помирать собрался? — весело ответствовал Хорс, пряча лучевую пищаль. — Так мне на душу грех брать не пристало!
— Сперва… погубил… теперь спасаешь?
— И в мыслях не держал, милостивый государь, — веселости в голосе лекаря поубавилось. —
— Разговор… не окончен еще! — Корза выпрямился, прожигая лекаря ненавидящим взглядом. В груди страшно колотилось сердце, злоба текла по венам, точно кислота, разъедала и без того отравленную душу. Все будто повторялось, как прежде — и были огонь, и смерть, и монстры, — но по-иному. — Как выжил… не спрашиваю, с виновных ответ держать буду.
— А я и не скажу, — холодно отозвался Хорс. — Василиса где?
— За девкой пришел? — не слушая, продолжил Корза. — Исправить все хочешь?
— Положим.
— Скажи сперва, для чего ты системы замкнул? Ведь не будь этого — и не было бы Тмуторокани.
— Кто? — брови Хорса приподнялись, точно в изумлении. — Путаешь ты, Коджо. Я людей спасал, и тебя вот спас. А если кто и виновен в том, что случилось — так то не я был, в том могу принесли клятву и…
Договорить не успел.
Выхватив лазерную пищаль, Корза выстрелил.
А Хорс не закричал.
Только меж плечами да подбородком скакнула белая искра и, точно скальпелем, отсекла его голову. Вытянув руки, точно ослепнув разом, безголовое тело сделало шаг, другой. Корза выстрелил снова — теперь в грудь.
Лопнула, обдав брызгами искр, кожа. Потянуло гарью да дымом. Рухнув навзничь, какое-то время еще дергались и расправлялись руки — на одной, видел Корза, — плотно сидела собранная из дрянного железа многосуставчатая кисть. И не было крови — только на землю из дыры, окаймленной черными шнурами, текла и текла серебрянка.
— … не… я…
Услышал Корза искаженный механический голос.
И, осознав ошибку, застонал, завыл, обратив к небу лицо.
Он бежал — а будто видел снова, как огонь уничтожает перекрытия, как плавится и набухает волдырями кожа.
Бежал — и видел оторванную голову Хорса, моргающую стеклянными очами и не могущую умереть, потому что не приходит смерть к железникам.
Бежал — а казалось, будто катится следом огненный вал.
И слышал вплетаемый в какафонию звуков протяжный голос Марии:
— Что будет со мною, Хамизи? Ты будешь любить меня там, на Ирии?
— Буду, Маша! — прошептал Корза и, рухнув на колени, обвил руками ее обтянутые холщовыми штанами ноги.
Она склонилась, погладила его по волосам, нанизывая кудри на пальцы, точно в далеком прошлом.
— Давай останемся, — попросила Мария. — Переждем где-нибудь далеко-далеко, где нас не найдут.
От нее пахло, как от Хорса — перегоревшей проводкой, дымом, тленом. И тянуло тленом со всех сторон — то смыкались кольцом все новые и новые навии.
— Нет жизни мне здесь, Маша, — ответил
— Не будет, — согласилась она.
Твари теснее сжимали ряды.
Краем глаза видел Корза шипы, зубы, иглы, кости. Шумел и подергивался этот шевелящийся, не мертвый и не живой лес тварей, и все плотнее становился смрад.
— А как же настоящая Мария? — он все еще не мог поверить, осознать.
— Нет ее больше, — прошелестела тьма. — Я — настоящая.
От смрада, от горя и страха Корза тяжело задышал, будто выныривал, наконец, из тяжкого кошмара в реальность. Огляделся вокруг — и внутри что-то оборвалось, прямо у сердца. И, оборвавшись, омыло изнутри огнем.
Нет никаких людей: лишь мертвяки да железники, твари да навии. Один он был — человек. Отравленный людовой солью, живущий волею богов так долго, чтобы найти, наконец, для всех лекарство. И так глупо его потерять, погнавшись за призраком, тоже оказавшимся фальшью.
— Нет никого, — продолжила Мария. — И Хорс не настоящий, и я не настоящая, и боги далеко, и не проснутся больше. Один ты остался. За что же держаться теперь?
Она обняла его крепко — так крепко, как, должно быть, могла бы обнять реальная Мария. И потянулась губами к его растрескавшимся губам. И Корза ответил на поцелуй, пока в висках отстукивало: один… один… один навеки вечные во всем умирающем мире…
— Прости, — выдохнул он тогда в ее жадный и пустой рот, — прости меня, Маша!
Запустив руку под рубаху Марии, нащупал заглушки и рычажки. А, нащупав, рванул.
— Система… самоуничтожения… три секунды! — выдохнула Мария и обмякла в его руках.
— Две секунды…
Твари бросились, раздирая его спину когтями и клыками.
— Одна…
Он прижал ее к груди, не ощущая боли в ранах, не слыша ни рева чудовищ, ни взрыва. Вспыхнув, мир стал ослепительно-белым и горячим. А следом пришла пустота.
Глава 37. Исполнить обещанное
Она плыла по бесконечному пищеводу, перевитому кишками шнуров, будто находилась в утробе огромной рыбины. Было безлюдно, безмолвно и холодно. Плыли, убегая за спину, морочные огоньки. В ячейках-сотах, приклеенных к пищеводу, угадывались силуэты спящих. Некоторые ячейки пустовали, в некоторых зияли дыры, какие-то и вовсе не разглядеть — терялись в путанице кишок.
Не чувствуя ни рук, ни ног, Васса понимала, что тоже спит, но не могла проснуться. Наверное, так чувствовали себя и боги. Наверное, Васса сама была немного богом: частью сознания она видела себя саму — обездвиженное нагое тело, распростертое на столе, другой же частью ощущала немую пустоту вокруг, и видела их — и Сварга, и Гаддаш, и Мехру. И того, четвертого, чей лик не смогла разглядеть при обряде перепекания, зато рассмотрела теперь.
Хорс тоже спал, но не видел снов.
По бледной коже вились шнуры, уползая куда-то вниз, в клубящийся холодный туман.