Летаргия
Шрифт:
– Хорошо, что есть связи и ты уверен, что все будет хорошо,– обрадованно произнес Ходасевич. Лицо его разгладилось и повеселело. – Слушай, давай сходим вечером в Прибой. Надо нам с тобой обговорить одно дело, а заодно я расскажу тебе о новых кандидатах на главного бухгалтера.
Левин согласно кивнул. Ходасевич пошел от него по коридору к себе. А он начал набирать номер знакомого чиновника кадровика из городской администрации. Узнав от того, что о митинге уже известно в полиции, и приняты меры, так как митинг не согласован, Левин с облегчением вздохнул и огляделся.
В фойе, кроме него и двух маляров, сидевших на корточках возле ведра с краской, никого не было. Левин прошел мимо них и поднялся на второй этаж в свой директорский кабинет.
Известная пьеса Островского «Волки и овцы», которая открывала сезон в обновленном театре должна была пройти в дерзком и провокационном формате.
Подобные постановки были пока редкими на театральных сценах страны, а если и ставились, то исключительно в столице, найдя в огромном торговом городе благодарного потребителя и положительный пафосный отклик в сми и на узких светских раутах, куда ходила обеспеченная публика. И до этого времени подобные спектакли не ставились в провинциальных городах, так как в их театрах режиссеры все де старались сохранить классические традиции и показывали спектакли по произведениям Островского, стараясь не отходить от смысла, заложенного в текст и стремясь привить зрителям нравственные ценности, прочитать и возвысить человеческие души.
Левин же первый год работы в театре, примерялся и так и этак к классическим пьесам и первое время не позволял себя менять сюжетную линию, придавая ей новые смыслы. Но так как перед ним стояла задача сделать единое арт-пространство для отдыха и бизнеса, он решил пойти по европейскому пути развития театра, и сделать в постановках упор на язык человеческого тела, на движения, стремясь сорвать покров стыдливости и невинности с героев на сцене, показав все части человеческого тела крупным планом и выпуклыми мазками, используя движение, различные расцветки в облегающих и скользящих трикотажных костюмах, чтобы подчеркнуть все интересные формы. Такой новаторский и несколько бесстыжий подход был совершенно незнаком местной провинциальной публике, и казался непонятым. Но он с этим не считался, так как занимался реформаторством репертуарного театра.
Он успешно решал административные задачи в качестве директора, и все больше раздумывал, как трактовать и другие известные ему и казавшиеся интересными для постановки и достижения цели старые классические спектакли.
В Европе, Америке уже давно упор в театральных постановках делается не на реалистичность, а на многомерную интерпретацию и взрывной эмоциональный эффект, основанный на провокациях. Но в театре, какой может быть провокация, – в голосе, в движениях, в фигуре в одежде. В театре зритель оценивает пьесу глазами. Не нужно думать, нужно как можно больше будоражить обывателя, – надавливать на те точки, которые вызывают протест. И он решил сорвать покров невинности, благоразумия и пристойности, все что выходит за рамки приличия. Левин хотел увести своих зрителей в темный мир человеческих страстей и подсознания, погрузить их в мир грез. В этом он видел свое новаторство и по этому пути шел. Оценив открывшиеся перед ним перспективы и направления движения мирового и прогрессивного театрального искусства, позабыв о собственных театральных традициях, присущих классической театральной школе, сделал главную ставку на низменность, неприличность и бесстыдство движений на сцене, на открытость сцен.
Левин принадлежал к той группе людей, которые родились в советское время и счастливо в нем выросли, имея возможности и привилегии, которые доступны высоким партийным функционерам, но советское время сильно недолюбливали, не упуская возможности лишний раз лягнуть это прошлое. Он был уверен в своей правоте и находил массу косвенных подтверждений о том, что советское время было самым ужасным, что могло случиться. И что именно та советская эпоха была удушающей и тяжелой, с царившей в ней атмосферой страха и лицемерия, не оставлявшей ни малейшей свободы для творческих порывов свободных людей. И хотя большинство наших сограждан упрямо не соглашались с подобной трактовкой событий своей прошлой жизни , некоторые сми продолжали навязывать именно эту точку зрения и предлагали только ее признать единственно верной.
Глава 5
В рабочем кабинете Левина царила приятная прохлада и полумрак.
Окна выходили на запад, и до обеда здесь не было солнца. Фиолетовые портьеры ниспадали тяжелыми волнами вниз, создавая контраст с пейзажем на улице: вечно-зелеными устремившимися в небо высокими туями и раскидистой мрачной елью, зеленым ухоженным газоном, создавая между замкнутым пространством кабинета и улицей незаметный воздушный переход; туда, где царило буйство красок живой природы.
Массивный стол из светлого бука с высоким конторским стулом, стоящим спиной к окну, слегка утяжеляли классический интерьер. В углу возле книжного шкафа в нагромождении стояли повернутые лицом к стене большие портреты известных сценаристов, писателей и актеров, ранее висевшие на стенах внизу в фойе.
Левин распахнул настежь окно и вдохнул полной грудью воздух, напоенный терпкими ароматами уходящего лета и цветущими на клумбах белыми и фиолетовыми петуньями.
В дверь кабинета постучали. Левин открыл ее и увидал перед собой пожилую гражданку, в которой узнал одну из тех, кто утром размахивал перед ним плакатом на площади.
– Разрешите войти, Родион Ильич? – спросила она.
– Я занят, подождите, – не скрывая раздражения, сказал Левин и захлопнув перед женщиной дверь. Вернувшись обратно, сел за компьютер и начал пролистывать новостную ленту.
Прошло полчаса, за дверью было тихо. Иногда с первого этажа доносились плохо различимые разговоры репетирующих актеров и грохот отодвигаемой мебели, жужжание дрели.
Понадеявшись, что гражданка ушла, он вновь подошел к двери и открыл ее. Старая женщина все также стояла напротив возле стены и испуганно жалобно смотрела на него.
– Входите, – сухо сказал он ей.
– Слушаю вас, – он уселся за стол и строго взглянул на нее поверх своих темных очков.
– Это я вас слушаю, господин директор, – неожиданно с истеричным надрывом воскликнула женщина. – Вы обманом уволили меня и других актеров, вывели за штат, заставив подписать согласие на увольнение и пообещав, что возьмете всех обратно после ремонта, но вы нам солгали. Мы лишились работы. А ведь, мы уже пожилые люди, сами знаете, как тяжело сейчас с работой. Ладно я – пенсионерка, а другие…. Куда идти работать, – в Пятерочку или Магнит? Это нам-то артистам, портреты которых висели на сценах, которые всю жизнь прослужили в театре, дарили людям радость и свое искусство. Но пришел такой молодой реформатор как вы и отнял у нас все: работу, счастье служения людям. Как вам спится по ночам, хорошо? Ведь, вы обидели людей!
– Нормально спится. Никого я не обидел. Такая сейчас жизнь: на место старого и отжившего приходит новое, – сухо ответил Левин. Он мог бы сразу ее выгнать. Но так как эта женщина была представителем вражеского лагеря, ему было интересно узнать их планы и выведать, что они затевают.
Конец ознакомительного фрагмента.