Летчики
Шрифт:
— Ты не противься, выпей чарку, — гудел Ефимков, — это же не микстура какая-нибудь, а чистейший спирт. Сто болезней сразу убьет!
Железкин глотнул и задохнулся. Горло и желудок обожгло, по жилам прошел огонь. Но сразу стало легче.
— Как мальчонка, товарищ капитан? — спросил он сипло.
— Дышит, — ответил Ефимков. — Теперь выживет.
— Это хорошо, — пошевелился Железкин, но тотчас же лицо его стало озабоченным. — Беда! Я в брюках нырял, а там отпускной билет был. Наверное, размок!
Цыганков улыбнулся.
— Об этом не сокрушайтесь,
— Да, Железкин, всех ты порадовал, — растроганно сказал Ефимков, ставя на тумбочку стакан.
Выйдя из городской больницы, Кузьма Ефимков достал пачку папирос и протянул ее Цыганкову.
— Угощайтесь.
Он все еще находился под впечатлением короткого разговора с Железкиным. Всматриваясь в высокое чистое небо, Ефимков покачал головой:
— Вот и пойди узнай человека сразу. Последним в эскадрилье считал я его все время, а парень на уровне оказался. Честная натура у него, Гриша.
— Только ключик мы с некоторым опозданием к этой натуре подобрали, — усмехаясь, вставил Цыганков. — Так, что ли?
— Так-то оно так, — нехотя согласился капитан. — Однако в этом не один я виноват. И вы, товарищ секретарь партбюро, тоже.
По улице то и дело проносились груженные лесом и кирпичом автомашины. День был ясный, морозный. Ефимков расправил плечи, потянулся. Взгляд его скользил по железным крышам донов и возвышающимся над ними заводским трубам.
— Погодка-то стоит, — добродушно сказал Ефимков, — сейчас бы ружьишко да на лыжах за зайцем. Вы любите свежую зайчатину, Цыганков, особенно если с жареной картошкой?
— Люблю, Кузьма Петрович, — подтвердил секретарь партбюро. — Одна беда — охотник я плохой.
— А я бы вас все равно взял с собой. В загонщики. Знаете, что такое загонщик на охоте?.. Мыслю, вы подойдете для этой роли.
Цыганков не ответил, он посмотрел на часы, и лицо его сразу стало обеспокоенным.
— Нам пора ехать, Кузьма Петрович. Через два часа партийное собрание.
Офицеры докурили и направились к ожидавшей их командирской «эмке». Уже в машине Цыганков вспомнил, что забыл дома тезисы доклада. За ними нужно было обязательно заехать. Но он неожиданно задумался. Идти в квартиру одному, оставив в машине Ефимкова, было как-то неловко, но в то же время он не хотел, чтобы кто-нибудь посторонний неожиданно заходил к нему: кто его знает, как к этому отнесется Валерия. Правда, когда к Григорию приходил на несколько минут кто-нибудь из однополчан, Валерия вела себя подчеркнуто вежливо, но гость легко угадывал под этой холодной сдержанностью неискренность и равнодушие. Поборов в себе неловкость, Цыганков сказал:
— Я по пути домой заскочу, всего на две минуты, за конспектом. А потом сразу на аэродром. Вы как, Кузьма Петрович, на это смотрите?
— В машине посижу, — будто все поняв, буркнул Ефимков.
Шофер затормозил у дома, где жил секретарь партбюро. Старший лейтенант торопливо выскочил из машины, вбежал в подъезд. Нашарив в кармане тонкий ключ, он открыл замок и, распахнув дверь в свою комнату, застыл от удивления.
Валерия Николаевна плакала, стоя посреди комнаты. Слезы обильно катились по щекам. Горячая волна жалости внезапно захлестнула Григория.
— Лера, ты что! — заговорил он, бросаясь к ней. — Что случилось?
Не отнимая руки от глаз, Валерия продолжала всхлипывать.
— Случилось? Да, случилось! Можешь радоваться, ты достиг своего! Конечно, тебе легче всего было пожаловаться папе. Можешь теперь взглянуть на его ответ.
Она положила на стол письмо. В центре листка строчки были размазаны, и чернила еще не успели просохнуть. Цыганков узнал четкий почерк генерала Свирского — этот почерк сразу запоминался: каждая буква была выведена ясно и правильно. Ни одного крючка, ни одной завитушки.
«Лера! Ты у меня одна, — писал генерал. — После смерти мамы у меня нет более близкого человека. Я старик, и жить мне осталось не так уж много. Все мысли мои только о тебе, о твоей судьбе. Я хочу видеть тебя счастливой, нянчить твоих детей, хочу, чтобы твой муж был достойным офицером, а он, по-моему, такой.
С горечью узнал я о ваших неурядицах. Доченька, ты не права! Эгоизм заглушает в тебе чувство здравого смысла. Откуда ты взяла, что не сможешь прожить без Москвы? Выкинь это из головы. Ты обязана найти свое место в жизни и в том маленьком пограничном Энске, где живешь, где служит сейчас твой Григорий. Я охотно соглашаюсь, что там жизнь суровее, что там меньше развлечений, но люди Энска ничем не хуже москвичей или жителей любого другого большого города. Вспомни, Лера, что и я с твоей покойной мамой прожил свыше десяти лет в различных провинциальных городках и местечках, куда только нас ни забрасывала моя военная служба. Но разве становилось от этого ее чувство ко мне мельче и холоднее? Нет! А у тебя и у Гриши вся жизнь впереди, и уверен я, что не в одном Энске вы ее проживете. Будет время, когда и в Москву придется возвратиться. А пока живи там, где нужен Родине твой муж. Будь его надежной подругой, дочурка. Вот мое тебе отеческое слово, Лерочка…»
Цыганков положил письмо на стол и поднял на жену недоуменные глаза.
— Я никакого письма отцу не посылал. Откуда знает он о наших неурядицах?
— Наверное, я ему писала, — язвительно заметила Валерия, сузив покрасневшие от слез глаза.
Цыганков высоко поднял голову, посмотрел на жену, и столько тоски, столько осуждения было в его взгляде, что Валерия не выдержала, обессиленно опустившись на стул, закрыла ладонями лицо.
— Почему ты так смотришь, Гриша!
— Я тебя никогда не обманываю, — тихо произнес Цыганков.
Валерия отняла ладони от лица.
— Кто же мог написать отцу? Кто? — Она решительно взмахнула рукой и срывающимся голосом закончила: — А впрочем, какая в том разница. Что я, ученица третьего класса, чтобы меня подобным образом воспитывали! Хватит, сыта по горло!
Цыганков горько вздохнул и вышел из комнаты.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ