Летние сумерки (сборник)
Шрифт:
Мы стояли около выгона, смотрели на кроликов, как вдруг сзади я услышал топот и сопение. Обернулся — передо мной стоит бычок, а из-за его спины выглядывает лосенок.
— Неразлучные друзья, — сказал дед и почесал бычка за ухом, а лосенка потрепал по загривку. — Петьку, лосенка, я подобрал весной. Вытащил из болота. Уже захлебывался. Еще сосунком был. Слабый, еле стоял на ногах, но пошел за мной. Видно, мать потерял. Так и пришли в деревню: я впереди, он за мной. Выходил его, отвел в лес, а он вернулся. Вот уж третий месяц живет. С Борькой подружился.
Вначале я подумал, что у телят крепкая дружба: пока дед их ласкал, они стояли, прижавшись, бок о бок, но стоило деду достать из кармана
Но через несколько дней я оценил глубину дружбы этих телят. Я вывел их попастись на окраину деревни и внезапно Петьку начал облаивать какой-то пес; Борька тут же подбежал и выставил навстречу собаке лоб с вздувшимися бугорками.
В нескольких шагах от выгона за деревьями возвышался сарай; когда мы к нему подошли, с крыши прямо деду на плечо прыгнула ворона. Истошно прокаркав, она стала клювом тихонько пощипывать дедово ухо, прямо говорила: «Обо мне не забудь!» Дед достал из кармана тыквенные семечки и рассыпал их перед сараем. Ворона спрыгнула на землю и, прижав одно семечко лапой, начала его размашисто долбить.
— Кворушка, — улыбнулся дед. — Очень смышленая птица: сухарик в воде размочит, ежели сыта — отнесет в укромное местечко, прикроет пучками травы, про запас… Купаться любит в пруду. На гусят покрикивает, ежели те расшалятся, помогает Кукле следить за порядком… А под сараем у погреба живет еж, — продолжал дед, когда мы отошли. — Он здесь вместо кошки. Прижился, потому что в сарае мышей полно. Наш Васька-то старый, мышей уже не ловит… Еж и пчел пугает. Подбежит к соседскому улью и начнет топать задними лапами да еще сопит и фыркает, а то и дует в леток. Осерчают пчелы, набросятся на него, а он — хитрый. Свернется и ждет, пока их побольше усядется на иголки. Потом и стряхнет всех в пыль и начнет на них кататься, проказник. Раз я застал его за этим занятием, отругал как следует.
Посреди сада мы повстречали поросенка Мишку: он лежал в свежевырытой прохладной яме и блаженно дремал. Он проявил потрясающую невежливость: когда мы подошли, даже не привстал, только хрюкнул и перевалился на бок, чтобы его почесали.
Позднее я заметил, что Мишка вообще закоренелый лентяй с простодушно веселым характером. Большую часть суток он спал, просыпался только когда бабка выносила ему таз с отрубями; налопавшись, переворачивал таз и пытался на него прилечь, как бы оповещая всех, что с едой покончено, настроение у него отличное и он не прочь повалять дурака. Желающих поиграть с Мишкой не находилось, тогда он сам начинал ко всем приставать: то подбегал к телятам и мощным рывком своего пятака обсыпал их землей, то, дружелюбно похрюкивая, лез с нежностями к курам. Эти неуклюжие заигрывания заканчивались тем, что к нему подкрадывалась Кукла и оскалившись показывала, что может куснуть всякого, кто выходит за рамки приличия и делает все, что ему заблагорассудится.
Около пруда отдыхал гусак со своим семейством; весь его вид выражал гордое высокомерие. Как и петух, заметив наше приближение, гусак принял устрашающий вид, зашипел и нахально пошел на меня. Это не ускользнуло от внимания Куклы, которая сопровождала нас; она на минуту онемела от возмущения, потом рявкнула на негостеприимного гусака, и тот сразу стушевался.
Кукла вообще оказалась на редкость сообразительной собакой с высокоразвитым чувством долга. После того, как мы с дедом обошли все его владения и дед рассказал мне о каждом дереве и каждом кусте, и познакомил со всеми обитателями сада, Кукла легла
Наверняка, животные видели в Кукле строгого надзирателя с мелочным характером, но разве они могли ее оценить! Мы-то с ней сразу стали друзьями. Она не блистала родословной, но в дальнейшем ежедневно доказывала мне образцовое мужество и преданность.
В тот вечер, переполненный впечатлениями, я долго не мог уснуть, но дед разбудил меня чуть свет, и сразу же после завтрака мы начали разносить животным корм и воду, потом чистили крольчатник, убирали помет в саду, подправляли изгородь. После обеда пилили дрова, раскалывали чурбаки и складывали поленья в сарай; перед заходом солнца поливали фруктовые деревья. Устал я жутко — во время ужина чуть не уснул за столом, а дед только отдувался и растирал натруженные руки. Он никогда не сидел без дела: то за одно принимался, то за другое и ни разу не остановился, не передохнул.
Недавно до меня дошло запоздалое открытие, что жизнь в сущности довольно короткая штука, и я стал лихорадочно оглядываться назад, прикидывать, что успел сделать, а потом подумал: «Раз подвожу итог, значит, остановился, а вот дед до конца своих дней двигался вперед».
Первое время в деревне я с трудом ходил босиком, постоянно сбивал пальцы и прыгал, как цапля, поджимая то одну, то другую ногу. Местные ребята надо мной смеялись до коликов в животе, но уже через неделю мои подошвы так загрубели, что я мог спокойно ходить даже по шлаку.
Ходить босиком невероятно интересно: ощущаешь каждую выемку на земле. По утрам, когда мы с дедом косили траву на опушке соснового бора, мокрая от росы трава приятно холодила ноги. Днем, когда я «работал» пастухом (дед сразу доверил мне гусей, а позднее и Борьку с Петькой), было приятно шлепать по горячему пышному слою дорожной пыли. Дед говорил, что ходить босиком полезно — земля забирает накопленное в теле электричество.
Втянувшись в размеренную деревенскую жизнь, я заметно окреп, стал меньше суетиться, но главное — в меня вселилась нешуточная любовь к животным. Я даже решил на время забрать лосенка в город, замерил его бечевкой, вложил мерку в конверт и написал родителям письмо: «Замерьте балкон, уместится ли Петька?». Видимо, отец без меня тоже успокоился, потому что прислал недвусмысленный ответ: «Твой Петька войдет. Хвост не умещается».
В воскресенье дед впряг Борьку в тележку и мы отправились через лес к пристани, где по выходным устраивался базар. На базаре дед закупал овощные отходы для животных. Мешок с отходами вез Борька.
В тот выходной день дед еще купил корзину маленьких астраханских дынь, но прежде чем их купить, попросил продавца разрезать одну дыню и дал нам с Борькой попробовать по дольке. Я запустил зубы в белую вяжущую мякоть, втянул в себя сладкий прохладный сок и зажмурился от удовольствия. Борька счавкал свою порцию без всяких эмоций, но закивал башкой, требуя всю дыню.
— Кивает, значит, надо брать, — подмигнул дед продавцу и расплатился.
Позднее я заметил, что дед и в других делах использовал Борьку как индикатор. Например, когда мы убирали высохшую траву или выкапывали овощи. Тогда я не мог оценить чувство юмора деда — ведь он специально для меня очеловечивал животных; впрочем, кто знает, быть может, он искренне верил в их ум и таланты.
На обратном пути от пристани на лесной дороге мы натолкнулись на молодую иву — она лежала на дороге, ее ствол был перекручен, нижние листья скрючились, омертвели, но верхние продолжали зеленеть.