Шрифт:
Глава 1
Карета скорой помощи неслась над оживлённым летним городом, вечер был похож на день — суетой, людьми и шумом.
Ложкина кинула взгляд на систему и придержала нервно дёргающуюся руку пациента. Мужчина тридцати лет, который, впрочем, выглядел на все сорок, с сияющей синей половиной лица, один глаз был заплывший, другим он расфокусированно водил по металлическим стенам, иногда задерживался на лице девушки, и тогда из его рта раздавалось нечленораздельное мычание.
—
Мужчина согласно моргнул взглядом, ещё раз дёрнул рукой, в итоге предприняв попытку встать и выдернуть намертво зафиксированный лейкопластырем катетер.
— Лежать, — грозно прикрикнула Ложкина, — как достал, а, — она уверенно зафиксировала свободную руку пациента и продолжила, — свяжу сейчас, понял?
Глаз неуверенно посмотрел в сторону Ложкиной в синей форме и закатился.
— Слышь, — она обратилась куда-то в сторону водительского сидения, — никто не напомнит мне, какого мы вообще с этим сбродом возимся?
— Ты клялась самому!
— Ах, да, б@@, и это пока космические корабли бороздят просторы Вселенной.
Мужчина издал протяжный звук, смешавшийся с рывком Ложкиной, которая ловко удержала пациента, в то время как остатки рвотных масс с жутковатым и протяжным звуком потекли прямо на форменную куртку Ложкиной.
— Петрович, миленький, поторопись, а! — взмолилась Ложкина.
— Угу, — раздалось глухое со стороны водителя.
«В небесах, высоко, ярко солнце светит.
До чего хорошо жить на белом свете.
Если вдруг грянет гром в середине лета,
Неприятность эту мы переживём!»
Раздалось из кармана Ложкиной, которая с силой фиксировала лицо мужчины и его руку, в то время как молоденькая и, кажется, перепуганная практикантка всем телом навалилась на ноги.
«Я иду и пою обо всём хорошем
И улыбку свою я дарю прохожим.
Если в сердце своём не найду ответа.
Неприятность эту мы переживём!»
Продолжал напевать телефон, с каждым слогом всё громче и громче.
И так несколько раз, пока мужик, кажется, успокоенный словами песни, перестал брыкаться, и практикантка не вытащила смартфон и, проведя пальцем по поверхности, поднесла к уху Ложкиной.
— Ну, ты где? — раздалось на том конце, добродушное и даже где-то вкрадчивое и покровительственное.
— В дерьме, — коротко ответила Ложкина.
— На работе, ясно, — примирительно прозвучал голос.
— Иди-ка ты в жопу, — огрызнулась Ложкина.
— Заманчиво, Танечка, заманчиво, буду краток, ты помнишь, всё в силе?
— Ничего я не помню.
Скорая заехала за металлические ворота в центре города и проследовала к приёмному покою, практикантка отбила звонок, Ложкина сняла перчатки и направилась «сдавать клиента», который всё же был скорее жив, чем мёртв.
Перекинувшись парой «любезностей» с дежурным, она вышла на улицу и, подмигнув практикантке, направилась к машине.
— Ну, что, сдаёмся дезинфектору, согласно санпину, богу нашему, а пока сами-сами.
Утром Ложкина сидела за столом и заполняла формуляр за формуляром, расписывалась в журналах, тщательно фиксируя и соблюдая все знаки препинания, законодательства и инструкций.
— Как вы думаете, он выживет? — подняла взгляд практикантка.
— Кто?
— Нууууу… тот дедушка.
— Ты его довезла живым, вот об этом думай, смотри, — она показала на графу, — вот тут нужно обратить внимание на…
— Но всё же?
— Лена, не думай об этом, — поморщилась.
— Но это же наша работа. Мы работаем с жизнями людей!
— Наша работа — вот, — Ложкина тряхнула сероватыми бланками, — вот с этим мы работаем, и если тебе дорога твоя жизнь, учись.
Лена потупилась, Ложкина поджала губы.
— Нет, не выживет, дня через два он умрёт в реанимации, может ему даже станет лучше через сутки, но он всё равно умрёт. А женщина с кровотечением выживет точно, это хорошо, сколько там ребёнку? Полторы недели…
— Как же её выписали?
— Да так, рабочая ситуация, сплошь и рядом, скоро поймёшь…
— Но кааааак вы на врача того, в приёмнике орали.
— Разве?
— Ага! Мне показалось, он вас не любит…
— А нас все не любят, Леночка. Пациенты нас не любят, врачи в стационарах нас не любят, нас вообще не за что любить, — подмигнула, — привыкай. И давай, запоминай, а то отправишься одна и в первый же день сгинешь под этой кипой, — показала глазами на формуляры, — а потом ещё и погаными вилами говна не разгребёшь…
Выйдя утром на свежий воздух, вкушая запах остатка белой ночи, Татьяна потянулась и направилась к остановке маршрутки. Но, передумав, пошла пешком. Иногда, особенно, когда смена выпадала особенно «весёлая», Татьяна любила пройтись по городу, слиться с потоком горожан, пройти по широкому мосту через главную реку города и, остановившись, замерев, принюхаться к запаху Невы и выхлопных газов. Причём запах Невы был скорее неким мифом, погребённым под спудом мегаполиса, но Ложкиной нравился этот миф, как и северо-западный ветер, который, несмотря на летний месяц, пронизывал насквозь, до косточек.
«В небесах, высоко, ярко солнце светит.
До чего хорошо жить на белом свете.
Если вдруг грянет гром в середине лета,
Неприятность эту мы переживём!»
— Да, — ответила на звонок.
— Как отработала?
— Ай, как обычно.
— С праздничком.
— Спасибо, спасибо.
— Так что, у нас всё в силе?
— Что у нас в силе? — в голосе слышалось недоумение.
— Ложкина! Не говори, что ты забыла!
— Не говорю, но я забыла.
— Нет же.