Летняя история

Романова Наталия

— Да же.

— Мы договаривались, ещё зимой, вспомни… у Лёши на даче… — он специально останавливался, чтобы дать Ложкиной вспомнить, — летом, в день…

— А, чёрт, неее, прости, Шувалов, но сил нет.

— Тань…

— Лёнь.

— Ты разочаровываешь меня.

— Ой, да брось ты.

— Я, можно сказать, ради тебя приехал.

— Я, типа, польщена и всё такое, но спать я хочу больше, чем пить и сношаться.

— Господи, какая ты хамка, Ложкина.

— Я всего лишь честная.

— Танюша, я серьёзно, нам зимой не особо удалось

пообщаться, давай хоть сейчас, а то когда ещё… я соскучился.

— Ты представляешь, где дача Лёши?

— Ага, я тут сейчас.

— А я только с работы вышла.

— Лови такси и к нам, к вечеру выспишься, будешь огурцом.

— Такси? — Ложкина аж взвизгнула.

— Без паники, подъедешь, я выйду, заплачу.

— Ты представляешь, сколько они возьмут?!

— Я богатый Буратино, давай, Ложкина, мы все хотим тебя видеть, не подводи коллектив.

— Ладно, — Ложкина уже стояла на обочине дороги и отчаянно махала рукой, ловя частника, посчитав, что он возьмёт дешевле.

Почти уснув на пассажирском сидении, иногда поглядывая и делая вид, что она понимает, куда её везут и, слушая навигатор, Татьяна подъехала к небольшой даче Лёши. Щитовой домик, едва ли не семидесятых годов постройки, выходил на почти ухоженный газон и пару клумб — следы ежегодных потуг жены Алексея украсить жилую территорию.

На асфальтированной дорожке уже стоял сам Лёнька.

Он же — Леопольд Аксольдович Шувалов.

Татьяна ухмыльнулась, даже в этой, более чем демократичной обстановке стареньких дачных участков вдоль дренажной канавы, одетый в с виду простые шорты и майку, Леопольд выглядел едва ли не князем, случайно оказавшимся в этом месте, вальяжно, но благожелательно поглядывающим на окружение.

Он подошёл к пассажирской двери и открыл её, немного поклонившись Татьяне, рассчитал частника, судя по довольному лицу последнего, не поскупился на «чаевые», и, проводив глазами удаляющуюся машину, наконец, обратил свой взор на Ложкину.

Ложкина внутренне сжалась, но из вредности характера вздёрнула нос и подмигнула Лёньке. Конечно, она никогда не могла выглядеть настолько уверенной, как Шувалов.

Да и внешний вид её — джинсы-бойфренды, спортивные босоножки, серая футболка, заправленная с одного бока, и небрежно накинутый широкий кардиган, — никак не способствовал уверенности. «Не слишком-то изящно для тридцатника», — подумала про себя Ложкина, но улыбнулась широкой и самой невинной улыбкой, на которую она была способна, и, моргнув глазками, как школьница, смотрела на Шувалова. Который, оглядев её с ног до макушки, наконец, сделал два шага в сторону Татьяны и произнёс.

— Умопомрачительно выглядишь, Танюша, — он приобнял за плечи и легонько, и даже как-то покровительственно, прижал к себе.

Ложкина уткнулась носом в грудную клетку Шувалова и ощутила запах парфюма, наверняка дорогого, и ответила.

— Взаимно, Лёнечка, да и пахнешь здорово. Так…

— О, спасибо, — Лёня улыбнулся и жестом короля пригласил на девять соток Лёши, общего приятеля.

Ложкина

перекинула сумку на плечо и двинулась в сторону деревянного крыльца.

— Тань, — в голосе Шувалова звучала неуверенность, что немало удивило, — эээээ…

— Ну? — Ложкина резко обернулась и пристально смотрела на Лёню. — Ну? Только не говори!..

— Танечка, ты бы не приехала иначе.

— Конечно, не приехала! Да, как ты… да, что б тебя, да, что б тебе пусто было, свистун малахольный!

— Татьяна, ты преувеличиваешь…

— Да пошёл ты! — она развернулась на сто восемьдесят градусов и направилась в сторону подъездной дорожки. — Я русским языком говорила, что не хочу его видеть! И не буду!

— Татьяна, — Шувалов выглядел бы почти раскаявшимся, если бы не самодовольное лицо, — не будь ребёнком, вы расстались уже давно, все уже забыли…

— Я помню.

— Перестань, — он строго посмотрел на Ложкину, она внутренне собралась, но больше разозлилась. — Давай поступим так — сейчас ты войдёшь, такая… нарядная, посмотришь свысока, как королева, мысленно пошлёшь его… туда и пошлёшь, — он перехватил ругательство на ходу, слегка поморщившись от нецензурного слова, слетевшего с губ Ложкиной, — и будешь его полностью игнорировать. Ложкина, ты это сможешь.

— Да иди-ка ты тоже! Всё я могу, не понимаю — зачем?

— А я? — Шувалов смотрел, аки сама невинность. — А другие? Серьёзно, все хотят тебя видеть, мы собираемся раз в сто лет…

— Вот и собирались бы без меня.

— Без тебя нельзя, Танечка, ты наш ангел-хранитель.

— Вот дурачьё-то, — она злобно ухмыльнулась.

— Так заходишь? — показал в сторону двери.

— Всё равно у меня денег нет на обратную дорогу, — она злобно хихикнула и направилась к двери, мысленно посылая своего бывшего к праотцам, только дальше.

Когда, около трёх тысяч лет назад, две жизни назад, Ложкина пришла на Станцию Скорой Помощи обычной студенткой и попала в бригаду Шувалова, который был немногим старше, но «уже врачом» — он взял под покровительство Татьяну в прямом и переносном смысле. Симпатичная, с детскими чертами лица, девушка не сразу смогла влиться в, по большей части, мужской коллектив, но благодаря «лёгкой руке» и внешности, к ней по-особенному относились пациенты. Даже особо нервные успокаивались при виде Ложкиной, а уж истеричные бабушки — излюбленный контингент врачей и фельдшеров, — и вовсе обожали Танечку, Танюшу, деточку — так они её называли.

Коллектив подобрался дружный, работа Ложкиной нравилась, но постепенно все разошлись. Кого-то перестала устраивать заработная плата, кого-то график, кто-то уходил из медицины, Шувалов сменил не только специализацию, но и город проживания. А Ложкина так и осталась на станции… не то, что бы её устраивала заработная плата или график, или она никогда не мечтала о чём-то более спокойном и даже менее опасном, но в целом она не собиралась никуда уходить, считая, что врач скорой помощи — это диагноз, и лечению не подлежит.