Летняя история
Шрифт:
— Я знаю, откуда берутся дети, — зашипела, — я спрашиваю, откуда у тебя мог взяться ребёнок?!
— Я не счастливое исключение, моя половая система не отличается от любой другой мужской, — он широко и нагло улыбнулся.
— Шувалов, — она выглядела угрожающе, через несколько секунд оправдала свой вид, схватив за шею одного из лебедей и кинув в самодовольное лицо Шувалова.
— Всё, Тань, всё, без ёрничания. Нам было по семнадцать…ну, мне не было семнадцати, первая любовь и всё такое, первый поцелуй… в общем, итог ты видела.
— И где же мать этого итога?
— В Италии его мать.
—
— Да, так и есть… ну, а что ты хочешь, сколько лет-то нам было… Какой ребёнок? У одного учёба, у другого, личная жизнь. Родители забрали себе Якова, за что я благодарен. Он всем доволен, ездит к матери, ко мне, живёт у моря… Никакой трагедии. Все счастливы. Тем более — сейчас, смотри, какой парень вырос. Заботливый, — он показал рукой в сторону кровати и повёл бровями.
— Ах, да! — Ложкина подбоченилась. — Ты не скажешь мне, почему нас поселили в одну комнату, да ещё с одной кроватью? Ты говорил: «Гостевой дом», и где?
— Тебе не нравится комната? — Лёня демонстративно надул нижнюю губу, — Смотри, какой вид, — он подвёл Татьяну к окну и открыл жалюзи, в комнате стало ещё светлей, даже ярче, жар из окна полился прямо на Ложкину, которая заворожённо смотрела на лазурную гладь моря, скалы и сосны на них.
— Красиво… но на скорость не влияет. Я не собираюсь жить с тобой в одной комнате, Шувалов.
— И как ты себе это представляешь?
— Ты будешь жить здесь, я где-нибудь в другом месте…
— Ага, а вечером мы будем встречаться, и я тебя буду провожать до дверей номера?
— Сама дойду.
— Ложкина, ты — моя девушка, я просто напоминаю тебе эту деталь, а значит, жить ты должна сооо мноооой.
— Мы ведь не женаты, — ухватилась за последнюю ниточку Ложкина, — поэтому ещё не…
— Тань, — Леопольд одарил Татьяну фирменным взглядом, в котором высокомерие сочеталось со снисходительностью, — в это даже моя мамочка не поверит.
— Не… ну…
— Что за паника, Ложкина? Здесь достаточно места, чтобы ужиться.
— Здесь кровать одна!
— Так, сразу предупреждаю, я с кровати сваливать не собираюсь и тебе не дам, она широкая — поместимся. А теперь, давай разбирать вещи и, как джентльмен, я пропускаю тебя в ванную.
— Щедрость твой души, поражает, Шувалов.
Через пару часов Татьяна выходила из комнаты под руку с Шуваловым. Они, хоть и формально, но поделили территорию, распаковали вещи, приняли душ, по очереди, и сейчас шли на «праздничный ужин» в честь приезда Леопольда со своей девушкой.
На первом этаже была кухня, которая соединялась со столовой, в центре которой стоял большой овальный стол, стулья с резными ножками, как у стола, на стенах были обои в выдержанных тонах, красовалось холодное оружие и семейные портреты в золочёных рамках. Ложкину пробрал озноб, но она вскинула подбородок и присела на краешек стула.
— Танечка, располагайся, — Анна-Эльза,
— Вам помочь?
— Нет, нет, спасибо, мы с Лилечкой прекрасно справляемся, правда, детка?
Появившаяся детка вызвала невольную улыбку, как у Татьяны, так и у Лёни. Смущающаяся девушка, от силы лет шестнадцати, а то и меньше, была невысокого роста, ещё по детски худенькой, русые волосы были убраны во французскую косу, а платье простого кроя, до
Лиля была загорелой, как и любой житель побережья, и загар очень шёл девушке, как и румянец от смущения.
— Леопольд, отец Якова, — представился Лёня, — это моя девушка Татьяна, — он показал рукой на Таню и вопросительно посмотрел на Лилю, давая ей время собраться силами.
— Лиля, — всё, что услышали окружающие.
Зашедший Ян отвлёк от знакомства, и Татьяна посчитала, что оно уже состоялось. Вскоре все, включая отца Лёни, сидели за столом и неспешно беседовали. Вернее, беседовали все, кроме Тани, которая посчитала за лучшее молчать в этой щекотливой для себя ситуации.
Во главе стола, как и полагалось главе семейства, восседал, а не сидел или примостился, отец Леопольда Шувалова — Аксольд Шувалов. Именно так, подумала, Татьяна, и будет выглядеть Лёня по истечению двадцати лет. Аксольд был статен, по молодецки подтянут, в белоснежной и, Ложкина могла поклясться, накрахмаленной сорочке, с запонками. Он смотрелся великим князем, как минимум.
Анна-Эльза, в нарочито простом платье, ничем не уступала своему мужу, улыбаясь, она довольно поглядывала на Татьяну и Леопольда, произнося поминутно:
— Как же мы рады вашему приезду, дети.
Аксольд обратил внимание на себя ударом ножа по хрусталю и поднялся, чтобы произнести очередной тост, в котором он «выражал признательность», а также «надежду на будущее» и, конечно, «уверенность», ещё «искренние пожелания», «прожить душа в душу, как они с драгоценной Анной-Эльзой».
— А как вы познакомились? — спросила Татьяна, она уже немного выпила, и алкоголь отлепил её язык от нёба.
— Мой отец, — и Аксольд показал на одну из золочёных рам, где был изображён мужчина лет пятидесяти, с таким же «княжеским» взглядом, как и у двух его потомков, Яков ещё не обзавёлся снисходительностью и высокомерием… хотя, Татьяна ведь не Лиля, которая поглядывает на своего мальчика, едва ли не забывая, как дышать. — Всеволод Шувалов был крайне увлечён древнегерманской и кельтской мифологией и культурой, поэтому меня зовут Аксольд, что означает «владеющий мечом», — он ещё раз показал на стену, где красовались разные виды мечей и какие-то сабли, Татьяна не разбиралась в этом. — И когда меня, блестящего, — «кто бы сомневался» — ухмыльнулась Ложкина, — выпускника Военно-Медицинской Академии распределили в Германию, тогда ещё ГДР, я с честью выполнял свой долг на территории Германской Демократической Республики, и там же познакомился со своей ненаглядной Анной-Эльзой. Язык я знал в совершенстве, так что это не стало преградой, были другие трудности, бюрократического характера, но мы с честью справились с ними, и уже более сорока лет вместе.
— Да, дорогие мои, чего и вам желаем, — закончила Анна-Эльза.
— Отец Анны-Эльзы, фрайхер фон Остхофф, но тогда это, конечно же, не афишировалось, был категорически против брака фройляйн с советским офицером, но мне удалось завоевать не только сердце милой Анны, но расположение её отца, — и он показал на другую золочёную раму с изображением мужчины, уже без фирменного семейного взгляда Шуваловых, но зато с тонкими губами и прищуром, от которого мурашки разбредаются по телу в хаотичном порядке.