Лето, бабушка и я
Шрифт:
Сельская дорога шла в гору и делала крутые повороты. Ночной ветер провожал нас вкрадчивым поглаживанием щек, деревенские собаки недоуменно взлаивали и передавали дальше весть о незнакомых путниках, а мы передвигались медленно: бабушка брала две чугунной тяжести сумки и шла вперед, я садилась на две оставшиеся и дремала, мечтая о теплой постели.
Бабушка ставила под деревом свой груз и возвращалась за мной — теперь мы шли вместе, минуту бабушка отдыхала, потом снова брала свои сумки и уходила вперед, а я, подрагивая, садилась ждать ее в лунном свете, и так мы шли целую вечность. Казалось, эта ночь никогда не кончится, и эта дорога
Но все когда-нибудь заканчивается, и я уже не скажу с уверенностью, когда именно мы пристали к воротам, и Луба-бебо вышла с лампой, и причитала — как можно было ее не предупредить, она бы встретила, и бедный ребенок спит на ходу, и давайте я ужин разогрею, и зачем ты везла столько продуктов, сватья, как тебе не стыдно, мы тут и сами не голодные…
— Смотри, какие у них тут дворы красивые, — одобрительно сказала бабушка утром.
Поросший травой двор был обсажен ореховыми деревьями.
— А дом совсем не такой, как у нас, — поддакнула я.
Дом был наполовину каменный, наполовину деревянный, с ажурными перилами на веранде.
— Хороший домик, — оценила бабушка, — только у нас дерево быстро сгниет от дождей.
Бабушки ушли разбирать сумки, а я отправилась изучать окрестности и наткнулась на цыплят.
— Кр-р-р-р, — сказала наседка и покосилась на меня из-под свисающего гребешка.
Внезапно мою ногу что-то ужалило.
— Ай! — На меня надвигался огромный, как бегемот, отец пушистых крошек, белый петух.
Собака меня уже кусала, но петух?! О ужас! Монстры! В этом чужом месте петухи злые, как собаки! Заорав: «Дидэ-э-э-э!» — я дала деру. Петух издал боевой рык и понесся следом, время от времени взмывая в воздух и вырывая из меня куски мяса.
Обе бабушки с клекотом вылетели на веранду, но мы с петухом успели преодолеть этот участок трассы и неслись с противоположной стороны дома.
— Луба! Луба, сделай что-нибудь! Зачем ты этого людоеда держишь во дворе?! — запричитала моя бабушка.
— Да в жизни он никого не трогал! — встала грудью за своего петуха Луба-бебо.
— Да открой глаза, посмотри, что он с ребенком делает! Стой, стой, чтобы ты сдох у своего хозяина, я его перехвачу!
Пока бабушки бежали спасать меня, мы с петухом сделали очередной круг и продолжали смертельную схватку со стороны веранды.
Эта свистопляска могла бы продолжаться до тех пор, пока петух не обклевал бы меня до костей, но более хладнокровная Луба-бебо, хорошо знакомая с нравами своего питомца, осталась стоять на месте и встретила кортеж с топором в руках.
— Не плачь! Не плачь, маленькая, — утешала меня Луба-бебо, держа злодея за крылья, — мы ему отомстим! Мы ему башку открутим и съедим!!
Петух злобно косил красным глазом и издавал леденящие душу звуки, а я от переживаний начала икать.
— Может, не надо ему башку крутить? — вступилась я за обидчика. — Дети сиротками останутся!
— Он мне давно уже надоел, — неожидано выдала себя Луба. — Хоть пиши на воротах: «Во дворе злой петух!» Какие еще сиротки, у меня вон приличный куриный отец подрос.
— Впервые вижу такого ненормального рачинского мужчину, — удивлялась бабушка, делая примочки на мои раны. — Они же у вас тут добрые! Безобидные! И медли-и-и-и-ительные!
— Овца-то овца, а если разозлится — даст молодца, — выдала пословицу Луба-бебо, ощипывая злодея в дымящейся кастрюле. — Хотя мне этого петуха привезли из Сванетии, так что лютый норов у него был явно не рачинский!
— Зато женщины тутошние — не промах, — невинно подметила бабушка.
Вскоре приехали дядя и тетя с кузенами, и жизнь понеслась галопом. Каждый вечер во дворе под ореховыми деревьями закатывалась пирушка — на дощатом столе раскладывали лобиани [5] , лори [6] , мчади [7] , зелень и обязательно наливали из оплетенной бутыли рубиновое вино «Хванчкару». Приходили соседи, чокались стаканчиками, разламывали лепешки и хрустко закусывали веточками зелени, гудел неспешный разговор, тамада говорил красивые тосты, похожие на рассказанный сон.
5
Лобиани — лепешки с начинкой из фасоли.
6
Лори — ветчина домашнего приготовления.
7
Мчади — лепешки из кукурузной муки.
Бабушка тоже смаковала по одному стаканчику:
— Это целебный бальзам, а не вино, Луба!
— Только его много пить нельзя, а то кровь загустеет, — предупредила Луба-бебо.
— А мне попробовать, — пристала я к бабушке, и та дала отпить глоток.
— Что-то я и вкуса не поняла, — потянулась я еще.
— Детям нельзя, — хором сказали бабушки.
— Я сколько хочешь его пил, знаешь, как вкусно, — похвастался кузен. Я посмотрела исподлобья: ему можно, а мне — нельзя.
Теперь у меня появилась заветная цель, и я сторожила в засаде удобный момент.
Он приплыл мне в руки очень скоро.
После очередной пирушки все винные остатки слили в большой стакан. Взрослые толпились у ворот, договаривая последние разговоры; забытые тарелки горой высились на столе; вислоухая собака догрызала в траве кость. Я, недолго думая, схватила стакан и залпом выпила весь рубиновый напиток до дна — наконец терпкий шершавый вкус «Хванчкары», отдающий вишней и зеленой ореховой кожурой, раскрылся во всей красе!
— Эй, эй, ты что?! Его нельзя много пить! — прокричал неизвестно откуда появившийся кузен.
Ноги налились тяжестью, а голова разрослась до размеров колокольни. Кузен что-то мне выговаривал, и его лицо шло волнами. Ореховые деревья закрутились зонтиками карусели, и я мягко осела в траву.
— Тут знаете сколько вина было! — возбужденно объяснял взрослым кузен.
— Убей меня, Господи, с ней ничего не будет? — причитала бабушка.
— Фати, это вино я своими руками отжимала, — уверяла Луба-бебо. — Ну, пошатает денек, зато крови прибавится!
Шатало меня даже в постели, точь-в-точь как в Батуми на волнах — весь дом плавно взмывал и опадал, и происходящее доходило до меня как сквозь толщу воды.