Лето, бабушка и я
Шрифт:
— Это что такое?!
— Ба, мне не больно совсем, — быстро говорю я и закрываю рану руками.
— Покажи. Покажи, змееныш, что ты сделала!
Бабушка внимательно смотрит на рану — почему-то даже крови нет, просто нога синяя.
Дальше она молчит, потом набирает воздуху и начинает причитать:
— Смерть моя, — говорит она вполголоса, но так страшно, что лучше бы кричала, — смерть моя и не проснуться завтрашним утром! Джандаба [9] !
Причитания ее
9
Джандаба — мифическое название условно очень далекого места, что-то вроде тридесятого царства, употребляется в смысле — «преисподняя, проклятье, тысяча чертей».
Я покорно внимаю, а сама припоминаю все, что бабушка рассказывала про мамино детство, и ничего особо криминального в своем поведении не вижу.
Нога обработана, перевязана, баллада спета, день окончен, папа пришел и выслушал отчет о моих прегрешениях, небо усыпано огромными звездами, темнота прикрывает оркестр кузнечиков.
— Господи, пусть этот ребенок вырастет, дай мне сдать его на руки матери живой и здоровой, — молится бабушка своему глуховатому, но в целом отзывчивому Богу перед сном.
Я виновато молчу — нога уже не болит.
— Тебя на третий день из дома выгонят, задницей дверь откроешь, — привычно обещает бабушка, пока я обнимаю ее всеми конечностями.
— Кто выгонит? Мама?
— Свекровь! Когда замуж выйдешь, — свирепеет бабушка. — Или муж, еще вернее.
— За что? — искренне удивляюсь я. — За то, что нога ободранная?
— И за это в том числе. Молчи уже, — стукает бабушка меня напоследок. Звезды светят в окошко, трещат сверчки, папа храпит, собака перелаивается с товарками.
Счастье медленно закрывает глаза и засыпает до утра.
— Это что за восклицательный знак у тебя на ноге? — сочувственно спросил молодожен много лет спустя. — Не могли тебе родители пластическую операцию сделать?
— На мозг пластику не делают, — обиделась я. — Зато у меня на всю жизнь — особая примета.
Звезды почему-то светят совсем по-другому.
Грузинские похороны
— Посидишь пару часов у соседей, — озабоченно сказала мама.
— Не-е-е-ет, я хочу с вами, — в который раз пробубнила я с распухшим от слез носом.
— Ну мы же по делу едем! — рассерженно воскликнула мама. — Это вообще не для детей, тебе там делать нечего! Ну скажи хоть ты ей!
Бабушка, одетая с иголочки, гладила свою черную шифоновую накидку.
— Она меня послушает, как раз, ага, — отозвалась она.
— Я тебе
Я в общих чертах знаю, что люди стареют и умирают.
— Ну и поеду, а что здесь такого, — храбро сказала я.
— Пусть едет, — пожала плечами бабушка. — В конце концов деревенские дети в обмороки не падают и ко всему привыкают, а наши что-то чересчур нежные.
— Не знаю, не знаю, хотя — рано или поздно ей надо узнать и эту сторону жизни, — как бы убеждала себя мама, расчесывая мне волосы.
Бабушка одета в свой выходной костюмчик, но в этот раз шифоновый шарф закрывает все лицо.
— Зачем ты лицо закрыла? — пытаюсь я убрать накидку, но бабушка неожиданно оказывает сопротивление.
— Не бойся, — ласково погладила меня по спине мама, — ты же видела — пожилые женщины почти все так ходят.
— Почему? — недовольно спросила я. — Так страшно — как будто колдунья!
— Потому что черное — цвет траура, — терпеливо объяснила мама. — Если кто-то в семье умирает — не дай бог, за девять гор от нас, — то люди выражают таким образом свою скорбь.
Мы приехали в незнакомый деревенский двор, и уже издали стали слышны странные тревожные звуки.
Мама сжала мне руку, бабушка вытащила платочек и спрятала за манжету.
— А почему там люди кричат? — вытаращив глаза, спросила я.
— Это так принято, чтобы оплакать усопшего, — слегка побледнев, объяснила мама.
Бабушка судорожно передохнула:
— Дикость, если меня спросить. Человек жил долго, прожил достаточно, все видел, всего дождался — и детей, и внуков, ну так и отпустите его с миром! И орут, и орут, обычай у нас такой, видите ли. А когда молодой умирает, тогда как его оплакать?
Мама молча приобняла бабушку. Что-то между ними было такое, чего я не понимала, и мне туда вход был закрыт. Я прислонилась к маме, от меня словно уходило тепло.
— Ты сильно не переживай, это они просто так орут, чтобы потом люди не сказали — плохо плакали, — блестя чуть повлажневшими глазами, сказала мама.
Множество небритых мужчин стояли на лестнице и величаво приветствовали входящих. Ближе ко входу громкость воплей усилилась и стала непереносимой. Оттуда вышла, поддерживаемая с двух сторон, женщина в светлой одежде — она истерически всхлипывала.
— Люда, успокойся, иди на кухню, вниз, там холодной воды тебе дадут, — громким театральным шепотом сказала женщина из поддержки.
Люда пошла вниз, вздыхая и икая.
— Это кто? — удивилась бабушка.
— Да наша украинская невестка, Гурама жена, — довольно сказала женщина-поддержка. — Сначала я думала — вот беспородная, в белом пришла, а потом вижу — как зальется слезами! Молодец, не хуже наших женщин!
От криков и зрелища повального горя у меня защипало в глазах и перехватило в горле.