Лето, бабушка и я
Шрифт:
Пение требует концентрации. Прошу вас.
Так. Неплохо. Мы уже отработали болгарскую песню, украинскую, осталось немного порепетировать «Воскресное утро» Мендельсона. Потом все идут домой, кроме отобранных девяти.
С вами будем разучивать псалом.
Двенадцатый век, посвящается лозе.
Это очень, очень сложное произведение. Дыхание набираете как только возможно полнее — и поете грудью, не горлом. Голос щекочет изнутри — чувствуете? Не громко, но звук объемный, насыщенный, круглый, яркий.
Слова
Дни и месяцы прошли в зубрежке. Учитель не хотел соединять три голоса вместе, пока каждый не будет отработан до совершенства. Мы глухо сопротивлялись, и только угроза вылета из списка едущих в Болгарию могла привести нас в чувство.
…Набитые эмоциями по самое горло, мы осматривали болгарские достопримечательности. Утром и вечером — репетиции, никакого мороженого, никаких семечек, купание в речке — отменяется.
Концерты, новые друзья, чудесные дружелюбные болгары.
Флирты и адреса на открытках.
Роженский монастырь.
Толпы туристов со всех концов света.
Учитель собрал нас — тех самых девятерых.
Мы встали в центре, взяли дыхание и начали петь.
Все, что копилось в течение долгих месяцев, переплавилось, упало в благодатную почву и дало всходы.
Мы пели так, что сами от удивленного счастья приподнимались над землей.
Ты — лоза, пели мы и наконец понимали, почему она священна, и почему песнопение о ней слушают с таким изумленным трепетом.
Невольные слушатели собрались вокруг нас и наблюдали, как над головами струится золотистый купол голосов.
«Шен хар венахи».
Ты — лоза, расцветшая вновь,
Юная, добрая,
Растущая в Эдеме,
Благоуханная,
Одаренная Богом, несравненная ни с чем,
Ты — само сияющее Солнце.
Мой голос уже давно свернулся в темнице грудной клетки. Я забила его курением, чтением нотаций детям и неверием в то, что я когда-то умела петь.
Но все-таки иногда пою. Это бывает очень редко — но если бывает, то исключительно «Шен хар венахи», и только вместе с Танькой. У нее уже четверо детей, мы обе по горло загружены мужьями, кастрюлями и свекровями, но мы тихонько — на два голоса, третьего нет — поем, чтобы не забыть, как звучат наши голоса вместе.
И золотистый купол воздвигается снова.
Ночевка у Таньки
— Ну почему, почему мне нельзя у Тани на ночь остаться?!
Мы с Таней решили взять бабушку измором: она каждый раз уходит от ответа, и моя заветная мечта — переночевать
— Не знаю, не знаю. — Бабушка пожимает плечами и ныряет в шкаф, хотя ей там делать особо нечего. — Молодой девушке надо спать дома, и хватит об этом.
— Интересно, мне у вас остаться можно, а наоборот — нельзя? Это получается, я хуже вашей внучки?! — дерзит Таня.
— Да! — ошеломленно поддакиваю я: такая простая аргументация не приходила мне в голову.
Бабушка выныривает из шкафа.
Мы стоим плечом к плечу и ждем вердикта.
— А откуда я знаю, дошли вы до дома или нет? — с сомнением прищуривается бабушка.
— Ну телефон же есть! — хором отвечаем мы.
Радость свободы опьянила нас до жужжания в ушах: помахивая сумкой с ночнушкой, зубной щеткой, тапочками и полотенцем, я иду вприпрыжку. Танька делает мне замечание — лучше не привлекать к себе внимания, тем более что мы решили пойти к ней пешком, чтобы растянуть удовольствие.
— А давай через Чаобу, — предлагает Танька, — там такие тихие улочки, как в деревне, машин мало, и подышим воздухом заодно.
На одной из этих тихих улиц возле калитки стоял смутно знакомый человек.
— Ва-а, — сказал он, увидев нас. — Звездочки мои, а ну-ка идите сюда!
— Мама, — сказала Танька, — это же наш географ Шалико! Как я забыла, что он тут живет!
— Здрасте, Шалва Константиныч, — бодро вытянулись мы по-солдатски, — нас дома ждут, никак не можем опоздать!
Шалико царственно отмахнулся и затащил нас к себе домой.
Через минуту в гостиной был накрыт стол, Шалико сидел с кувшином вина собственного изготовления, Танька сидела за пианино, а я томно опиралась на инструмент сбоку, как колоратурное сопрано. Чада и домочадцы Шалико покорно расселись у стены на стульях, не смея ослушаться патриарха.
— Это мои лучшие ученицы, — подняв стакан с темно-янтарным вином, провозгласил Шалико. — Пойте!
Танька послушно подняла руки, и грянул хит сезона: песня итальянской группы «Рикки э повери».
— Ке комфозьоне, сара перке ти амо, эн эмоцьоне, ке креще пьяно-пьяно… — завывали мы на два голоса. Народ безмолвствовал.
Шалико сидел и слушал, прикрыв глаза и время от времени отпивая вино.
— Так, — хлопнул он кулаком по столу. — Это где вы такой дури понабрались?!
— В Болгарии, — заикаясь, переглянулись исполнительницы. — Мы же туда с хором ездили, и это самое…
— А там вы что пели? — прогрохотал Шалико. Один из его внуков, сидевший тихо на коленях у матери, заплакал.
— Видите — даже ребенок плачет! — указал Шалико. — Это потому что ему противно слушать негрузинскую музыку! Тьфу это, а не музыка!