Лето в Жемчужине
Шрифт:
— Мда-а…
Один дед продавал маленьких кроликов. Они сидели в корзине, свернувшись клубками, и вздрагивали длинными ушами. Еще продавали щенят разных пород — и бестолковых дворняг, которые, ни на кого не обращая внимания, играли между собой, и строгих овчарок, и даже двух маленьких бульдогов, очень грустных и молчаливых.
Вите не хотелось уходить из-под старой липы — он любил животных.
И как раз Репа возбужденно шепнул ему на ухо:
— Вот он, Гвоздь!
У забора стояли два парня и о чем-то весело разговаривали.
«Чудной», — подумал Витя.
Второй парень и правда походил на гвоздь: высокий, щуплый, в темном костюме, который сидел на нем неуклюже, и вообще в парне было что-то негородское, угловатое; а лицо у него немного сплюснутое, и глаза были очень широко расставлены; нижняя губа чуть отвисала. Сходство с гвоздем усиливала плоская кепка с коротким козырьком — как шляпка. Ударь по ней, например, молотом, — и парень вобьется в землю.
— Идем, — сказал Репа.
Они приблизились к парням, тоже встали у забора и Репа бросил:
— Привет!
— Привет, — безразлично сказал Гвоздь и быстро взглянул на Витю. Витя перехватил его взгляд и увидел, что глаза у Гвоздя какие-то жутко пустые и цепкие. — Что за хлопец? — спросил он.
— Витька, кореш мой, — сказал Репа. — Свой в доску.
— В городе Николаеве фарфоровый завод, — неожиданно запел толстяк и доброжелательно покосился на Витю. Голос у него был густой и хриплый.
— Видный оголец, — сказал Гвоздь.
— Я ж говорю — свой парень. — Репа разглядывал гудящую толпу.
Разговор происходил странно: все стояли у забора, не смотрели друг на друга, а созерцали толпу и лениво перебрасывались словами.
— Под твою ответственность, — процедил Гвоздь. — Сегодня плавки нейлоновые, бразильские, и чулки-эластик, франсе. Понял?
— Понял, — сказал Репа.
— Действуйте, — Гвоздь щелкнул портсигаром, и Витя увидел, что у него очень большие руки с короткими пальцами. Толстяк пропел:
— В городе Николаеве девчоночка живе-ет!.. Мальчики затерялись в толпе и, когда забор остался далеко, Репа спросил:
— Все засек?
— Ничего не засек, — признался Витя.
— Слушай. Будем искать покупателей. Я беру на себя чулки, а ты плавки.
— Это как? — разинул рот Витя.
— Ты что, вчера родился? Будешь предлагать плавки. Как кто клюнет, веди к Гвоздю. Дальше — не твое дело.
— А почему он сам не продает?
— Чудак! Он же король черного рынка! Его все оперы знают. Только и ждут, чтобы замести.
— Почему… замести?
— Надоел ты мне, — рассердился Репа. — За спекуляцию у нас не милуют.
— Репа, а этот второй, кто он?
— Пузырь! Тоже деятель — лучше не оглядывайся. Вите стало жутковато.
— Репа, я не умею предлагать плавки.
— Чего тут уметь! Выбирай молодых ребят, кто пофасонистей, и предлагай. Только осторожно. Вот, смотри!
Репа подошел к парню в узких, книзу расширенных брюках и спросил тихо:
— Слышь, плавки нужны? Нейлоновые, из Бразилии.
— Где? — шепотом спросил парень и оживился.
— Пошли.
Они привели парня к забору, где по-прежнему стояли Гвоздь и Пузырь и весело беседовали.
— Плавки, — безразлично сказал Репа. Гвоздь взглянул на парня, Пузырь тоже взглянул и кивнул Гвоздю.
— Прогуляемся, — сказал Пузырь и куда-то пошел вразвалочку, напевая: — В городе Николаеве фарфоровый завод…
Парень суетливо семенил за ним. Гвоздь подмигнул мальчикам пустым глазом.
— Засек? — спросил Репа.
— Засек, — сказал Витя.
— Теперь разойдемся. Ты ищи своих клиентов, я — своих.
Репа исчез в толпе.
«Вот он, бизнес», — с холодком в груди подумал Витя. И новое, неведомое раньше, острое чувство запретного и нарушаемого охватило его. Это чувство будоражило, подталкивало, превратило Витю Сметанина в быстрого, юркого, осторожного, и он думал, испытывая нервную дрожь:
«Как здорово! Как интересно!»
— Слышь, — сказал он парню в прозрачной рубашке, так, что была видна волосатая грудь. — Плавки нужны? Из Бразилии, нейл…
— Топай дальше, — парень отвернулся. Но следующий клиент клюнул:
— Покажи! — сказал молодой мужчина с усиками. Витя привел усача к забору.
А потом клиенты стали клевать один за другим. Бизнес оказалось делать легко и даже, пожалуй, увлекательно.
— Плавки нужны? Нейлоновые, бразильские. — Витя уже понимал, на ходу чуял, кому предлагать товар.
Он видел несколько раз, как Репа приводил к забору девушек, и Пузырь удалялся с ними, мурлыча себе под нос:
— Чулочки — люкс, франсе. Прямо с Елисеевских Полей. Останетесь довольны.
Барахолка постепенно начала пустеть. Все четверо собрались у забора.
— Финиш, — сказал Пузырь, безразлично поглядывая на уже редкую толпу. — Огольцы трудились на славу. До среды, Репа.
— Приходите вместе, — Гвоздь опять подмигнул Вите пустым глазом.
Потом Гвоздь стал смотреть на небо, в котором собирались, громоздились тучи. И Витя очень удивился: лицо Гвоздя стало совсем другим. Вроде, подобрело, не было таким напряженным и резким, и в глазах была теперь не пустота, а, похоже, задумчивость. И даже печаль.
— Дождь будет, — сказал Гвоздь. — Теплый, грибной. После такого дождя боровики первые пойдут. Не долгие, дней на пять. И все. Потом жди их в августе. — Он вздохнул, посмотрел на Витю, и опять лицо его стало хмурым, глаза наполнились пустотой. Странной такой пустотой, будто бы стеклянной.
«Чудной», — опять подумал Витя.
— Корешочки! — поманил мальчиков Пузырь и пошел вперед приплясывающей походкой. — В городе Николаеве фарфоровый завод…
В грязном углу за какой-то будкой Пузырь вручил Вите и Репе по пятерке.