Летопись мужества
Шрифт:
Живописные места: леса, пригорки, извилистая Десна. Русские деревни с серыми избами, среди которых горит рябина. Наши общие любимицы - березы. Падают снаряды, здесь же колхозники копают картошку, молотят хлеб - и это до самой линии фронта. Много беженцев из деревень, занятых немцами: они ждут. Женщины говорили мне: «Скоро наши выбьют его»… Крепка связь крестьян с армией; я слышал, как женщина цыкнула на ребенка: «Тише, наши генералы думают». А в избе не было генералов - два молоденьких лейтенанта писали донесение. Но женщина понимала - это важное дело, от него зависит судьба ребенка.
Вот и Десна. Мы идем по освобожденной земле, и с особой нежностью я смотрю на колокольчики,
В деревне Могор восьмилетняя девочка, увидев рослого красноармейца, вылезла из-под стога и прыгнула бойцу на шею: «Дядя, вернулись!…» В другой деревушке, Афонин, выполз старик, белый как лунь, и перекрестился: «Слава богу, наши пришли!» Он показал мне разрушенный улей, сказал: «Не то чтобы взять медку, нет, он все поломал»…
«Он» - это «немец», так все зовут врага - в единственном числе. Разоренный, осиротевший улей, символ пчелиного трудолюбия и мастерства, как бы говорит о том, что несут гитлеровцы миру. Нужно ли говорить о разгроме деревень? Перебита утварь. В окопах нехитрое добро колхозников - немцы забрали, но не успели вывезти. А в одной избе на веревочке куры, немцы их общипали; ввиду прихода Красной Армии обед был отменен.
Вот наши новые позиции. Минометный огонь немцев. Бомбардировщики. Когда наши пехотинцы кидаются вперед с криком «ура», немцы отходят - рукопашного боя не принимают. Мы видим их систему обороны: противотанковые пушки в зацементированных окнах домов. Брошенное оружье, пожитки.
Трупы немцев на берегу Десны, на дорогах, в деревнях.
Сражение состоит из тысячи подвигов. Вот раненый водитель походной кухни. Вечером он вез бойцам борщ и заехал к немцам (сплошного фронта нет), принял немца, махавшего платком, за регулировщика. Немец крикнул: «Рус, сдавайся!» Водитель ответил: «Хорошо, сейчас сдамся», - развернулся, сшиб немца и уехал к нам. Вот молоденькая девушка Ульюша: она подобрала под огнем двадцать раненых. Вот поэт Иосиф Уткин. Он работал во фронтовой газете, накануне написал стихи о наступлении, пошел в бой вместе с бойцами и был ранен. Вот шофер, бойкий парень. Он утром пошел за запасной частью - машина застряла на дороге, - вернулся, а тут прорвались немцы. Шофер видит автомобиль: немецкий офицер, три солдата. Он застрелил четверых и уехал в немецкой машине. Мы его поздравляем, он говорит: «Там наша машина еще осталась, пойду за ней». И приехал в нашей машине. Вот флегматичный украинец. Он ел кашу. Подъехали два немецких мотоциклиста. Украинец их застрелил, потом сел доедать кашу. Он мне рассказывает: «Подлецы! Каша-то простыла… Ну ничего, мы самого Гитлеряку застрелим»…
Наши бойцы знают, что война - тяжелое дело. Они отправились не на пикник. И рядом с ними гитлеровские «сверхлюди» кажутся маменькиными сынками. Немецкая мотопехота жалуется: «Пришлось пройти тридцать километров пешком - на машинах везли боеприпасы, мало горючего». Немецкие ефрейторы (бухгалтеры, приказчики, партийные чиновники) стонут: им, видите ли, приходится ночевать в лесу, мокнуть под дождем. Они находят наши сентябрьские ночи «чересчур свежими» - так сказал мне один пленный ефрейтор. А ведь в январе у нас не такие ночи…
Пленные не скрывают, что у немцев сильные потери. Один пленный три часа подряд кричал: «Авиация, авиация!» - не мог опомниться. Другой угрюмо бурчал: «Что авиация - вот артиллерия!…» Этот ознакомился с ураганным огнем наших орудий. Из 52 солдат в его роте осталось 17. Он удивленно разводит руками: «Откуда у вас такая артиллерия?» Поясняет: «Я думал, что Россия чисто аграрная страна». Ему рассказали о кубанской пшенице, и он удивлен: откуда орудия? В немецкой ставке сидят люди менее наивные, но и они, наверно, удивились, узнав, какие потери понесли на этом участке фронта 31-я, 34-я, 76-я немецкие пехотные дивизии.
Мы долго колесим в темноте по дорогам. Ночь живет: бойцы, боеприпасы, раненые, пленные…
20 сентября 1941 года
Ефрейтор Бекер родом из Берлина. Отец его был банковским служащим. Отец говорит, что сын «отбился от работы». Бекер считает, что отец «пропах нафталином».
Бекер кончил среднюю школу, но круг его познаний ограничен и своеобразен. История для него - комплекс обид: все народы обижали Германию. Одновременно он объясняет, что Германия «справедливо властвовала над миром». Ей, оказывается, принадлежали древний Киев и Дижонское герцогство. География Бекера - это справки о распространении, немецкой расы. По его словам, Бретань населена немцами, а шведы говорят «на испорченном немецком языке».
Он никогда не слыхал имени Гейне. Он говорит, что Гете и Шиллер «чересчур трудны» для чтения. Читает он, по его собственным словам, только «бульварные романы», добавляет: «Книги очень утомительная штука. Потом неинтересно, как другие врут».
В его карманах нашли коллекцию порнографических открыток и словарь непристойных слов на французском языке.
Бекер считает, что войну Германия ведет против плутократов. Когда я спросил его, много ли плутократов в Советской России, он ответил: «Это неважно. Вы должны были выбирать между нами и англичанами». Разговорившись, он признался: «Неважно, зачем воевать, - это решает фюрер, но я лично доволен войной. Без войны мне пришлось бы работать. А я побывал во Франции. Конечно, эта страна распущенная и там беспорядок, грязь, но зато мы отдохнули. Все там очень дешево. И мне понравились француженки… У меня в Берлине невеста. Но на войне можно проказничать. В Антверпене мы, по правде сказать, скучали. Но там недурно едят. Потом мы там выпили все запасы портвейна. Одним словом, поглядели немного свет…»
Для него война - нечто вроде бюро Кука.
Он горд железным крестом «За Ковентри». Рассказывает: «Это была чистая работа - мы показали англичанам, что такое наши фугаски». Я спрашиваю: «Почему?» Бекер пожимает плечами: «Говорят, что англичане перед этим разрушили детскую больницу…» Какую больницу? Этого он не знает. Это его и не интересует. Зато он с восторгом говорит: «Когда они начали гасить пожары, мы перешли на фугаски по пятьсот килограммов - это хорошо крошит…»
В Россию немцы, по его словам, пришли за «жизненным пространством». Он настаивает: «У нас очень тесно». Я его спрашиваю: сколько у него комнат в Берлине? «Две с половиной». Я интересуюсь, что бы он сказал, если бы в эти «две с половиной» комнаты вселились чужие. Он смотрит на меня исподлобья и бурчит: «Не пустил бы».
У него голубые глаза, но они лишены выражения, это стекляшки в чучеле зверя. Мы говорим об авиации. Бекер рассуждает: «Конечно, «спитфайеры» неплохая штука, но мы сильнее. У вас против наших хорошо работают «МИГи» и еще новые истребители, но это неважно. Мы…»
Он вдруг запнулся - вспомнил, что его машину сбили и что он не в берлинской пивнушке, но в плену. Он щерится, как зверь в клетке.
Потом берет папиросу и снова все забывает, начинает хвастать: «Мы крошили английские города, как крошки хлеба между пальцами… Фюрер сказал, что мы победим, - значит, мы победим… Но работы еще много - Египет, Суэц, Индия…»