Летописец. Книга перемен. День ангела (сборник)
Шрифт:
За ним следили с вялым интересом, не пытаясь помочь. Когда Олег добрался до вожделенной цели и сел, раскинув ноги и прикрыв глаза, некто в потертой джинсе вяло процедил сквозь неухоженную бороденку, скосив нетрезвый взгляд в сторону Олега:
– Прям Мересьев… Клево полз.
– Мы где? – спросил Олег.
– Ежу ясно – где, – последовал ответ, – в полис.
– В смысле? – переспросил Олег, не владевший жаргоном.
– В ментовке, в смысле, в «обезьяннике», ё. Облажались… – затосковал джинсовый. – А ты, Мересьев, больше всех.
– Почему это больше всех? – хватило сил возмутиться Олегу.
– Так чего полез? В скафло-то? Или случайно попал?
– А может, у него задание такое, – пробубнили из дальнего, самого вонючего угла. – Задание такое: войти к нам в доверие и сдать систему. А скафло подстроено.
– Ну-у-у, ё, леди запели, – протянул джинсово-бородатый, окрестивший Олега Мересьевым. – Ты, Лед, с эфрейду продаблился, и ситай себе в своем корнере. Разстинкался, ё.
– Ничего не понял, – отчетливо сказал Олег.
– Так я это не тебе, а Леду, – лениво протянул джинсово-бородатый. – Лед зато понял. Его полностью Лед Зеппелин зовут. Нейм такой. А по нашему – Леди Запели. Певучий он у нас, ё, на балалайке лабает, и нервная система у него тонкая. Он со страху продаблился, то есть уделался, то есть в штаны написал (объясняю для тех, кто русского языка не знает), вот и сидит теперь в уголке, сохнет, как велено, чтобы поменьше стинкать, вонять, в смысле…
– Ты, Дип, тоже продаблился бы, если бы не «Три топора», а рислинг дринкал. Еще больше продаблился бы! – истеричным шепотом высказался Лед. – А они ж в дабл не пустили! Сам знаешь, что не пустили!
– Кто тебя вообще дринчать аскал, ё? Кто заставлял-то? – равнодушно и лениво спорил Дип, почесывая шею под бороденкой. – Не умеешь – не берись…
Олег перестал прислушиваться к вялой перепалке, события вдруг полностью и с безжалостной ясностью восстановились у него в сознании, перед ним словно бы кинопленка прокручивалась. Он видел, как из дворового подъезда на Скороходова выходит Вадим в обнимку с девушкой и моментально попадает в «скафло», в свалку, падает, увлекая за собой девушку, и… Олег прекрасно помнил, что выдернул сводного брата из кучи-малы, и девчонка вроде бы тоже вылетела, а вот потом… Что было потом? Где Вадим?
Олег стал оглядываться, вытягивая шею, разглядывать в желто-сером полумраке лица запертых вместе с ним в «обезьяннике». Вадима не было. Точно, не было. Успел свалить или поймали и заперли в другом месте? Он же был в этой компании. Может, спросить этого, как его, Дипа, что ли? Вдруг заметили, куда делся Вадим.
– Дип, – нерешительно позвал он. – Дип. Где Вадька? Вадим? Он еще с девушкой был. Или как правильно? С герлой?
– Не знаю никакого Вадьку, – потряс сальными патлами Дип, – а герла была только одна – донья Инес. С каким-то своим.
– Так он и есть Вадим, – подал голос из угла вонючий Лед. – Инкин крейзанутый док. Сидит вечно, как не родной, молчит, не дринчит… Нашла тоже.
– Эй, – заторопился Олег, – так где он? Здесь? Нет?
– Да уфитилили они оба, слиняли, смылись, – ответил кто-то третий из полутьмы, – исчезли, утопая в сиянье голубого дня. Успели, в общем. Проходняком, огородами… Мне было видно. Ракурс такой открылся. Лежал я под чьей-то сладострастно пыхтящей тушей, расслаблялся и задумчиво смотрел, как Инесса со своим мэном, задрав штаны, бегут от комсомола. И завидовал, не скрою. А что вам Вадим, май лорд? Сват? Брат? Почему вдруг такой интерес к какому-то, пардон, стебку? Почему вам не интересна, например, судьба великого художника, гения палитры, Антоши Миллера? Моя, то есть, судьба. Мое, то есть, будущее. Моя фьюча, как сказал бы наш друг Дип, любитель варваризмов. В конце концов, присутствующих повязали после моей персональной выставки. Это была акция протеста. В «Манеже»-то нормальных людей не выставляют, тех, кто партийностью не вышел. Предел проявления либерализма – Моисеенко да Тетерин, а более того – ни-ни… Или Глазунов, тьфу-тьфу-тьфу через левое плечо. Не верю я, что он…
Олег не слушал. Как только он понял, что Вадим и его девушка успели убежать, так и перестал слушать. Судьба великого живописца Антоши Миллера, обладавшего густым поповским басом, была ему действительно не интересна. Олег перевел дух и потер затылок. Болеть, кажется, стало меньше, а вот шишка есть, и не маленькая. Ладно, это мелочи. Не первая шишка и не последняя. А вот дальше-то что? Что дальше-то? Ночь кончится, и что? Отпустят?
– Ночь кончится, и что – отпустят? – вслух сказал Олег.
– Мысли вслух, май френд? – пробасил Антоша Миллер. – Надежды юношей питают… С чего это вы взяли, что отпустят? О, сколь вы неопытны! Даже приятно.
– А… что тогда?
– Обхайратят опять. Под зеро, – подал голос Дип. – Я два года хайр растил – псу под тейл.
– В смысле – остригут под ноль, – любезно объяснил Антоша Миллер. – Вероятно, унижения ради. Но не это главное. Главное, что пятнадцать дён придется нам, юноша, не имею чести знать вашего нейма, придется нам быть рабами фараоновыми. Или декабристами, если вам так больше нравится. Ибо… Ибо по декабрьскому указу, не помню точно какого года, как мелкие правонарушители, мы будем наводить чистоту в любимом до слез городе. Дай-то, боже, не в общественных… э-э-э… даблах. Сортирах. Этакий субботничек двухнедельный за бесплатно… А они тем временем мои картины – под бульдозер.
Так оно и вышло. Вышло так, как и предполагали многоопытные, по всему видно, Антоша Миллер и Дип. Утром пригревшихся в «обезьяннике» и задремавших нарушителей общественного спокойствия, оскорбителей общественной нравственности или чего там еще обрили наголо и пригласили в подобие автобуса без окон. И повезли.
Многоопытными были Дип и Антоша Миллер, но и они не могли предположить, какого рода работенка их ожидает. «О, ё!» – только и сказал Дип, когда их привезли к месту отбытия наказания. «Дивная натура, – убито прогудел Антоша, – готовая инсталляция». «Не имеют права…» – пролепетал кто-то совсем несчастный и, скорее всего, был не далек от истины. А Леда, если судить по его виду, вполне можно было раздевать, обмывать и укладывать на свободный металлический стол. И привешивать клеенчатую бирку на большой палец ноги. Потому что отбывать повинность новых декабристов, благородных каторжан, привезли в морг. В морг Первого медицинского института.
Глава 4
А главное, я нисколько не считаю себя оскорбленным. Вы приказали мне убраться, я и убрался – только и всего!
Э. Т. А. Гофман. Счастье игрока. Из книги «Серапионовы братья»
О том, что Олега отправили дежурить с дружинниками где-то на Петроградской стороне, Аврора узнала от Франика. Серьезно беспокоиться отсутствием старшего сына она стала лишь через два дня, так как по некоторым признакам, которые способны воспринимать только женщины, а в особенности – женщины-матери, она поняла, что у Олега в разгаре роман и роман не совсем… Не совсем благополучный. Что-то не так было с этим романом. У мальчика даже ресницы стали как будто короче, а глаза словно выцвели, потеряли темно-золотой пигмент и стали цвета прихваченной заморозком полыни. И губы кривились и морщились так, будто он, укушенный малярийным кровососом, отведал хины. Что там грезится ему самому (может, райский сад с инжиром и персиками), это уже вопрос десятый. Но со стороны-то видно, что он сам не свой вот уже почти месяц и все у него валится из рук. Посуды перебил – просто беда. Беда.