Летописец. Книга перемен. День ангела (сборник)
Шрифт:
Лина метнулась в машину, хлопнула дверцей и, резко развернувшись, понеслась по дорожке, предназначенной для катафалков. Сехмет разъяренная, Сехмет львиноголовая. Сехмет – богиня войн, раздоров, разорения. Сехмет, которую послал к людям Ра, когда решил, что его перестали почитать как должно. Сехмет – бывшая Хатор, богиня любви. Хатор обратилась в Сехмет, так как решила, что любовное безумие, которое она в силах наслать на людей, будет недостаточным наказанием за их непочтительность. Хатор-Сехмет, сама несчастная безумица. Сехмет побежденная и тем более опасная.
– О, как вы ее обидели! – послышался позади Олега бодрый молодой голос. – Унеслась, как
Олег от неожиданности резко обернулся, нога скользнула на мокром корне старого тополя. Чтобы удержаться, он взмахнул рукой и съездил пустым ведром Розу Еноховну по коленкам.
– Слушайте, мне больно! – сообщила Роза Еноховна, растирая колени обеими руками. – Так вы студент?
– Нет, – ответил Олег, поняв, что извинений от него не требуется, – я всего лишь «декабрист».
– Э-э?.. – вопросительно протянула Роза Еноховна. – Из психиатрии? В самоволку изволили отправиться?
– Пока нет, – еще раз усмехнулся Олег, – не из психиатрии, но мне тут сулили… В недалеком будущем. Карьеру буйнопомешанного.
Он и сам не знал, зачем сообщил ей об этом. Сказалось, вероятно, напряжение, которое он, не отдавая себе в этом отчета, испытал при разговоре с Линой. Разговор Олега вымотал, растревожил, и он, наслушавшись рассказов своих «коллег» по работе в морге, теперь понимал, что угрозы Лины скорее всего не были пустыми, что его теперь вряд ли оставят в покое. Могущественная организация не допустит сомнений в своем могуществе. Вряд ли, разумеется, его собьет машина в тихом переулке – он не владеет никакой важной информацией, но очередных пакостей и подстав, Олег не сомневался, ждать не придется.
– Вы о чем задумались? С чего начать свою карьеру сумасшедшего? – полюбопытствовала Роза Еноховна. – Между прочим, объясните-ка свой статус. Почему это вы декабрист? И при чем тут ведро, которым вы размахиваете? Ведро – это ближе к Дон Кихоту, в его стиле, я хочу сказать. У него, если помните, был тазик… Вы читали «Дон Кихота»?
Профессор Шон испытующе глядела на Олега, глядела так, как будто от его ответа многое зависело.
– Не пришлось, – сознался Олег, а потом вспомнил: – Моя школьная учительница математики очень ценила эту книгу и читала ее в оригинале, по-испански. Два года назад, когда я был в армии, она исчезла, эта моя учительница. Ее искали с милицией и не нашли. Вы на нее похожи, вот я и вспомнил. А «декабристами» называют тех, кто огреб пятнадцать суток по какому-то декабрьскому указу.
– Чего только не узнаешь… – пробормотала Роза Еноховна. – «Декабристы», исчезающие учительницы… – Она достала из кармана распахнутого пальто старинный черепаховый портсигар с монограммой из латинских букв F и R . – Курите? – спросила она Олега. – Нет? А мне вот приходится. Я бы предпочла нюхать табак, как в старину, но, боюсь, не поймут, сочтут за чудачество старой девы и на пенсию выставят. Вот и приходится курить – притуплять обоняние. Трупы, знаете ли, неважно пахнут, а я их вскрываю, учу оболтусов анатомии. Где, кстати, оболтусы? Ведь ни один зачета не получит! Между прочим, вы здесь что, один? Вас не охраняют?
– Охрана в морге греется. Что-то долго. Умерли они там, что ли? – забеспокоился вдруг Олег.
– А ваша какая забота? – весело, как давешняя ворона, посмотрела на Олега Роза Еноховна. – Я бы на вашем месте сбежала. Охране – втык, а вам приятно.
– Недальновидно, – поддержал шутку Олег, – я ведь не рвусь в психушку.
– Ага, –
– Да ничего подобного! – возмутился Олег. – Я вообще не понимаю, что ко мне прицепились! Свет на мне клином сошелся, что ли?! Тайны какие-то, загадки… Они же прямо ничего не говорят. Какая-то муть зеленая.
– Муть зеленая, – вздохнула Роза Еноховна и погладила пальцем камею, приколотую под воротником блузки. На камее была изображена девушка с пышным цветком. – Муть зеленая. И никак эта муть не осядет. – Она глубоко затянулась, выпустила ноздрями дым и продолжила: – Я когда-то тоже не захотела глотать эту муть. Я была красоткой и умницей, талантливой медичкой, и меня сочли перспективной в смысле… В смысле налаживания некоторых связей, а может быть, и… тихой и незаметной ликвидации таковых. Прямо в больнице. Но я отказалась, хотя сулили немыслимые по тем временам льготы. Мне пригрозили, а я сделала финт ушами: устроилась работать в трупарню. Уж не знаю, как сейчас, а тогда обитатели морга-то оперативной разработке не подлежали.
– Вас оставили в покое? – спросил Олег.
– Оставили, как это ни странно, – кивнула Роза Еноховна. – Слегка погрозили пальчиком и оставили. Наверное, решили, что я достаточно наказана тем, что нюхаю трупы. Какие-то перспективы у меня появились только в конце пятидесятых, но появились же. И я ухитрилась стать профессоршей. Теперь терзаю оболтусов.
– Надо же, – только и сказал Олег и тут же спросил подозрительно: – А мне вы зачем рассказываете?
– Разболталась по-старушечьи, – хитро улыбнулась Роза Еноховна, – а вам урок, если умны. Какой урок, поняли?
– Подумаешь, урок, – по-хамски скривился Олег. – Если прижмут, отфинтить и пересидеть? Что такого-то?
– Не скажите, господин декабрист. Не каждый на такое решится. Большинство делает иной выбор, по трусости ли, по жадности ли, по глупости ли… А некоторые на рожон лезут. Это красиво, но не мудро.
Олег хотел было ответить, что он и не собирается лезть на рожон, что у него нет для этого никаких идеологических оснований, просто некий Петр Иванович, склизкий и липкий, ему физически противен, а женщина, в которую он был влюблен до потери сознания и за божество почитал, предала и стала личным врагом. Он хотел сказать, что не выносит, когда ему угрожают и льстят, когда его шантажируют и провоцируют, когда ничего не говорится прямо, а только обиняками, что он терпеть не может ни перед кем отчитываться. И что дело не в том, кто именно пытался его использовать в своих целях и делал на него ставку – бандиты, спортивный тренер, армейский прапор, ГБ, – все дело в том, что все они пытались сделать из него пешку, орудие достижения собственных целей, чаще всего неблагородных и неблаговидных. А пешкой он быть не хочет и не будет. Олег хотел было все это высказать, поскольку чувствовал, что эта пожилая, но энергичная профессорша его поймет, как никто, поймет так, как не понимала даже Аврора, но ему помешали. Из дверей морга вывалился конвойный Трошин, сблевал под ступеньку, утерся платком, поднял мутный взор и заорал:
– Лунин! За попытку к бегству!.. Т-твою… И дурак ты, Лунин, что гулял, тебе ничего не осталось, ни грамулечки. Иди, замывай. И здесь, и там.
– А чем они там, интересно, закусывали? – шутовски забеспокоилась профессорша. – Мне же занятия проводить, а вид у этого доброго человека, как у любителя падали.
– Ничем не закусывали, – грубовато ответил Олег и пошел, не прощаясь и помахивая ведром. Юмор у профессорши оказался черным и гадким.
– Лунин! – снова заорал Трошин, уцепившийся за дверной косяк. – К месту отбытия бегом ма-арш, т-твою…