Летописец
Шрифт:
Если внешностью Аврора пошла в мать, то обаяние унаследовала от отца. Но проявлялось оно не постоянно, а только в редких случаях и вне зависимости от желания или нежелания самой Авроры. Со временем, с возрастом она стала замечать, что этот ее дар — своего рода индикатор: если он включился, засиял сапфирным огоньком в обществе какого-либо человека, значит, человек этот ей, как стали недавно говорить, комплементарен, что некие невидимые флюиды, испускаемые данной личностью, совпадают по частоте с ее собственными духовными истечениями. В итоге взаимодействия этих неясной природы потоков возникает мощный резонанс, и душа поет небесной арфой. Это ли не счастье! В жизни своей Аврора испытала лишь несколько таких моментов. Интересно, что в обществе Делеора
Иногда у нее возникало чувство, что она летит по жизни, поднимается и падает на длинной, пологой и медлительной волне. Находясь в точке апогея своей волны, она успевает осмотреться, оценить окружающее и сделать верные выводы, принять решение и осуществить задуманное, а в перигее — расслабляется, словно в гамаке, и отдыхает, так как знает, что активность в данной жизненной фазе ни к чему стоящему не приведет. Что касается Делеора, то он, по ее мнению, качался на мелкой, но крутой ряби, суетливой, утомительной и вызывающей морскую болезнь, а резонировать у него получалось только нёбом да диафрагмой, а не душой. Но что с того? Делеор все еще был нужен ей — для плотского супружества. Разность фаз их волн оставалась постоянной во времени, что, как известно, является условием интерференции. А интерференция — явление довольно стабильное. Что до супружества духовного, то Аврора в данный момент была одинока.
У Авроры не зря возникали столь странные для женщины ассоциации, связанные с человеческими отношениями. Дело в том, что не только ее папа, но и она сама была физиком и, окончив физический факультет Ленинградского университета, работала в Физико-техническом институте Иоффе, где изучала акустические свойства различных материалов. В этом институте заведующим одной из лабораторий в тридцать втором году начинал свою деятельность и ее отец, тогда молодой доктор наук Михельсон.
Ученым Аврора стала посредственным, но она и не стремилась делать карьеру, ограничиваясь ролью добросовестного исполнителя и надежного помощника. Ей хотелось замуж, и она вышла за Делеора, поклонницей которого являлась. Их встреча произошла два года назад в театре на праздновании Нового года, тысяча девятьсот пятьдесят шестого. Праздник проходил в фойе театра, и приглашения получили известные в городе люди, в том числе и академик Михельсон с семьей. Авроре к тому времени уже исполнилось двадцать три. А порогом, за которым, как она определила для себя еще в школьные годы, заканчивалась молодость, был год окончания высшего учебного заведения. За два года, прошедшие после окончания университета, мнение Авроры о возрастном, так сказать, водоразделе несколько изменилось, и она готова была уже признавать себя молодой и до двадцати восьми лет. Ведь именно в двадцать восемь лет заканчивается комсомольский возраст, то есть как бы официальная молодость.
Однако, повстречав на праздновании Нового года Делеора, Аврора оказалась не в силах устоять перед его ветреным шармом. Одно было неприятно. К нему, стоило ему только выйти в фойе, слетались мотыльками совсем молоденькие консерваторки, приглашенные, чтобы время от времени хоровым пением услаждать слух благородной публики. Аврора, глядя на полудетские личики, но вполне оформившиеся фигурки консерваторских мотыльков, вспомнила, что ей уже не восемнадцать, и расстроилась, подумав, что была когда-то права, определяя для себя возрастные границы. А потом, посмотрев на себя в зеркало, она пришла к выводу, что именно сегодня выглядит очень даже неплохо, и решила совершить не свойственный ей поступок, сделав первый шаг к знакомству с мужчиной, который в буквальном смысле слова сводил ее с ума.
Аврора выбрала момент и подошла к красавчику, держа в руке бокал с шампанским. Она выразила свое восхищение его талантом и подняла за него бокал. Делеор, падкий на лесть и бывший, как определял это состояние Беранже, «не то чтоб очень пьян, но весел бесконечно», любезно ответил
Тем не менее молодого, но уже известного тенора, возможно под влиянием выпитого шампанского, Михельсоны пригласили захаживать по четвергам. Он и захаживал, не без изящества целовал дамам ручки и подносил букеты. Как подозревала мама Авроры, Данута Альбертовна, букеты эти не покупались, а подбирались на сцене после выступления, уж слишком много их было. Захаживал он довольно долго, где-то полгода, иногда сопровождал дам в кино, изредка прогуливался наедине с Авророй, поддерживал за локоток и говорил ей интимным шепотом комплименты, провоцируя ее ночные грезы. А потом, после долгих раздумий и, вероятно, расчетов сделал наконец предложение, которое было сразу же принято без всякого жеманства и кокетства.
Аврора рассчитывала сразу же завести ребенка, но за полтора года замужества ей так и не удалось забеременеть. Почему — непонятно. Врачи уверяли, что никаких нарушений или отклонений у нее нет.
Делеор сидел в своей конуре перед зеркалом, пододвинув к нему сервировочный столик на колесиках с набором гримерных принадлежностей, и пробовал с помощью белил навести «интересную бледность», а вокруг глаз рисовал темные круги, чтобы создать образ иссушенного страстью человека. Получалась, однако, «мертвая голова» с черными провалами глазниц и высоким, черным и блестящим, словно обсидиановый сколок, волнистым коком надо лбом. Клоунада. Или фильм ужасов в духе Хичкока, который показывали на закрытом просмотре в Доме кино. В таком гриме любая роль будет погублена. Делеор был недоволен результатом и принялся усердно обтиратьсваткой с детским кремом, установив перед собою боком небольшое ручное зеркальце.
— Све-е-етт мой, зе-е-еркальце, скажи-и-и… — пропел он Радамесом и сам удивился: — О, получилось! Ну и дела.
Делеор откашлялся, расправил плечи и с ходу, в кураже, чтобы закрепить случайный успех, взял октавный разбег:
— Милая Аи-и-да-а, ра-я-а созда-анье!..
Но с зеркальцем получилось намного лучше, чем с Аидой, и он, несколько озадаченный, попробовал еще раз, по-итальянски:
— Celeste Ai-i-ida, fo-o-orma divi-i-ina.
Вышло полное безобразие.
— М-да, — разочарованно сказал Делеор сам себе. — Я твой бог, меня зовут Любовь. Тьфу ты.
— Делеор! — сильно постучали в фанерную перегородку. Большое зеркало заходило ходуном, искажая пространство, и стало похоже на вертикально поставленную поверхность водоема, а маленькое зеркальце, неустойчиво прислоненное к флакону с одеколоном, поехало, упало, и от него откололся уголок. — Делеор! Ты о собрании знаешь?
— Марик, ты мне зеркало разбил! — возмущенно ответил Делеор. — Что было стучать, стенку трясти? Тебя и так слышно. Тебя всегда слышно, когда не надо. А когда надо — не слышно. В зале тебя, например, не слышно. Когда ты поешь. А когда чихаешь за кулисами, очень даже слышно.
В другой раз Марик Усов, поющий чаще всего во втором составе, а то и в третьем, был бы уничтожен, смешан с грязью и посрамлен. Но только не сегодня. Сегодня шпильки были ему нипочем. Он торжествовал, так как подозревал, что назначенное в полдень собрание поводом своим имеет аморальное поведение Делеора Мусорского, поведение, несовместимое со званием советского артиста (да еще заслуженного). Тенор Мусорский был изобличен им, тенором Марком Усовым, и наверняка в наказание будет отстранен от исполнения ведущих ролей. А роли эти достанутся Марку Усову, кому же еще.