Летописец
Шрифт:
— Скоро, Верка, скоро. Вот клянусь. Вот разведусь к лету, и тогда.
— Почему к лету, Делеор? Ты же обещал через две недели, — всполошилась Вера.
— Ну, не через две, допустим, а через три. Но я подумал, что к лету лучше. Летом всегда все как-то само собой утрясается, рассасывается. Все добреют, не скандалят.
— А она скандалит? — особо выделяя слово «она», спросила Вера.
— Ну, что ей скандалить, она ведь еще и не знает, что я. Что мы. — проговорился Делеор и, поняв, что проговорился, заерзал в кресле.
— Делеор, но как же?.. Ты же говорил, что все рассказал жене, — растерялась Вера.
— Верочка, я. Я намекал. Прозрачно, — оправдывался Делеор. — Но вот теперь я не уверен в том, что она поняла. Нет, не уверен, не поручился бы. А может быть, она забыла или решила, что это не всерьез, что я так шучу? Я в раздумьях по этому поводу. Женщины-то — загадочные существа, не так ли, Верочка?
— Делеор, но я… рассчитывала до лета. Потому что, видишь ли. Видишь ли, Делеор, у меня будет ребенок. То есть у нас с тобой. Ты рад?
Делеора новость потрясла до глубины души, то есть до того гнездилища, где обитал его тенор:
— Прости? Как это? Ты шутишь, Верочка? Как это?
— Обыкновенным образом. Так ты рад? — допытывалась Вера.
— Я? Рад? Ну да. Я рад. Очень рад, — мямлил Делеор. — А своевременно ли нам заводить ребенка?
— Если ты рад, то, конечно, своевременно. Мы же поженимся. И я скоро все расскажу папе.
— Папе? А при чем тут папа? — не на шутку перепугался Делеор.
— Ну как при чем? Он же должен знать, что скоро станет дедом, что я замуж выхожу за любимого человека, мало того — за республиканскую знаменитость. Пусть тоже порадуется.
— Ох! Ох, Верочка! Мне кажется, что нельзя так сразу. Мне кажется, что твоего папу надо подготовить. Как-нибудь постепенно сообщить, чтобы не. Чтобы не шокировать. Это же другое поколение, Верочка. Ему нужно время, чтобы понять молодых, наши чувства и стремления.
— О, ты не знаешь моего папу, Делеор. Он очень понятливый, и он все для меня сделает.
Делеор воспринял последнее замечание как угрозу, он даже побледнел, в полной мере представляя себе, что такое генерал КГБ и какой властью и силой он располагает. Безусловно, почти неограниченной, во всяком случае, в пределах города. И Делеор развелся бы, очень быстро развелся и женился на Верочке, если бы не некоторые обстоятельства, никак этому не способствующие, а точнее говоря, прямо препятствующие.
Тем не менее Верочку следовало утешить и обнадежить, что уже вошло в привычку у Делеора. Он клятвенно обещал Вере, что к лету они непременно, непременно распишутся, и дитя родится в законном браке. Верочка удалилась на репетицию хора успокоенной и окрыленной, а впереди Верочки уже летела и распространялась со скоростью если не света, то звука пикантная новость о ее беременности от Делеора и о его предполагаемом разводе.
Верочка, по обыкновению, не учла высокой звукопроницаемости фанерной перегородки, а за нею в общей гримерной переодевался неудачливый дублер Делеора Марик Усов. Марик денно и нощно мечтал занять место ведущего тенора, но активно интриговать опасался, а лишь распространял сплетни о Делеоре и его любовницах. Но никогда еще ему не доводилось распространять новости столь сенсационные, и потому в сладостном предвкушении волновалась грудь его: ужо тебе, Делеорушка! Потерпишь ты, Делеорушка, от профсоюзной общественности за аморальное поведение!
Аврора Францевна была моложе своего мужа, родившегося в год десятой годовщины Октябрьской революции (его имя, казавшееся экзотичным, собственно и означало «десять лет Октябрьской революции»). Но, хотя она и была моложе, однако тратила немало усилий, чтобы подольше оставаться молоденькой и свежей. И за полтора года замужества не проходило и дня, чтобы она не делала гимнастики для мышц лица, специального массажа и масок, призванных не допускать появления дряблости кожи и морщинок. Впрочем, от природы, вернее, от матери-латышки ей достался изумительный цвет лица, подмеченный в свое время Верочкой, а также пышные волосы платиновой блондинки, глаза линялой голубизны, бесцветные ресницы и сдержанная мимика. Но внешностью своей Аврора не была довольна, и, как она подозревала, муж ее тоже. Иначе он не увлекся бы в свое время некоей Верой Иринеевой из театрального хора, яркой, темной шатенкой, кареглазой и пухлогубой.
Связь эта, по заверениям Делеора, давно оборвалась и забыта, замшела, пережита и изжита. Тем не менее в Аврориной душе навсегда остался неприятный осадок, металлическое мышьяковое послевкусие, после того как она однажды, несколько раньше, чем обычно, возвратясь со службы, лицезрела в супружеской спальне живую картину, показавшуюся ей в силу обстоятельств несколько извращенной: томно изогнувшаяся в позе Леды Вера и похотливым Лебедем прильнувший к ней Делеор. Лебедь, вопреки живописной традиции, был в брюнетистом оперении, довольно густом, что усугубило чувство брезгливости, овладевшее Авророй.
Она повернулась и вышла в другую комнату. После всполошенных шорохов и трусливого шепота клацнул замок входной двери, и Делеор с повинной головой явился для объяснений. Неприятная была сцена, ничего не скажешь. Все оправдания Делеора сводились к тому, что он — личность творческая и увлекающаяся, к тому же для вхождения в новую роль, роль изменника и соблазнителя, у него возникла необходимость (заметь, Аврорушка, не потребность, а необходимость) изучить соответствующие ощущения, потому что подобные ощущения до сей поры были ему неведомы (он же не проходимец какой-нибудь). Теперь же, когда он постиг ничтожную сущность своего героя, необходимость в совершении подобных позорящих его — да! позорящих, он это сознает — поступков отпала, и он просит, нет, он на коленях умоляет о прощении, снисхождении и… и хотя бы о капле любви. Ей-богу, он не виноват!
За всем этим последовали ежедневные букеты, подарки, поход в ресторан — на «Крышу» гостиницы «Европейская», трехдневная поездка на Рижское взморье и вообще новый медовый месяц. Аврора успокоилась, отдохнула и, к облегчению Делеора, оставила мысль о разводе, потому что карьера его, если бы развод совершился, без всякого сомнения, пошла бы прахом. Тестюшка-то, то есть Аврорин отец, был большой человек с головокружительными связями. Тестюшка был героем времени — личностью, с одной стороны, весьма известной и публичной, а с другой стороны, секретной и таинственной. Тестюшка был академиком-физиком и располагал научным институтом с огромной опытно-лабораторной базой и полигонами в удаленных от столиц уголках страны.
Тестюшкин успех, по разумению недалекого Делеора, объяснялся не столько успехами в науке, сколько его поистине дьявольским обаянием, таящимся в не по возрасту быстрых глазах, в почему-то не седеющей светлой рыжине волос, легко электризующихся и мерцавших тусклыми искорками, в совершенно легкомысленной — несоветской — улыбке и в способности сохранять одежду аккуратной и наглаженной даже в не располагающих к этому обстоятельствах. Отказать Францу Оттовичу, дорогому тестюшке, никто никогда и ни в чем не мог, никому этого и в голову не могло прийти. Если товарищ Михельсон о чем-то просит, о деньгах ли на новый проект, о закупке ли импортного оборудования, о выделении ли дачных участков для его сотрудников или еще о чем, то, значит, это действительно необходимо, и кое-кто обязан подсуетиться, чтобы Франц Оттович получил требуемое. Если же Франц Оттович выказывает недовольство, то. Нет, пусть уж он лучше будет доволен: и ему хорошо, и всем окружающим.