Летучий голландец, или Причуды водолаза Ураганова
Шрифт:
Однако ее патриотические планы потерпели провал. Родственница встретила ее в аэропорту и уговорила остаться еще на денек-другой и увезла в свой коттедж, который находился как раз на восточном побережье страны. А там она сдуру согласилась покататься на личном катере той родни. И, будьте любезны, так они и сгинули в том Бермудском треугольнике, вместе с теми 200 долларами, за которые боцман отвалил 2000 рублей, сняв их с семейной сберкнижки, где бы они и по сей день благополучно лежали. Так ко многим загадкам Колдовского
Не знаю, лелеял ли какие-то мечты наш боцман узнать хоть что-то о пропавшей супруге, когда «Богатырь» направился в Бермудский треугольник. Наверное, да. Он целыми днями торчал на палубе, обозревая окрестности в мощный бинокль. Его понять можно. Мало ли что мы невольно делаем!..
Да и, вероятно, хоть слабая надежда на какую-нибудь весточку не покидала его. Правда, два года прошло, но все же… Может, носит тот полузатопленный штормами катер по морю до сих пор — кто знает.
Бороздили мы тот «Треугольник» в хорошую, как по заказу, погоду. Однако на душе неспокойно было от дурной славы здешних мест.
Даже я чувствовал себя не в своей тарелке. Бывает, и у кота на сердце кошки скребут.
— Переживаешь? — понимающе сказал я Нестерчуку.
— А то! — Боцман опустил бинокль.
— Не переживай, на молодой женишься, — приободрил я его.
— Не разрешат, — вздохнул он, — она считается как бы пропавшей без вести.
И вдруг вскинулся:
— Откуда ты знаешь, о чем я думаю?!
— Трудно догадаться!
— Глуп ты, Ураганов, как пробка от шампанского. — Это он мне-то. — От «Вдовы Клико»! — Поднабрался культуры за границей.
— Между прочим, пробки — плавают. Конечно, если твоя женушка умна, то нечего ее и высматривать, — не остался я в долгу.
— Вообще-то, — замялся он, — не очень. Не очень умна, — пояснил он. Не хотелось ему терять надежду.
— Даже если она глупее меня, — добил я его, — и то не сможет два года плавать.
В таких жизненных вопросах надо быть жестким, а то ведь вконец изведет себя человек.
— Да, может, она не вплавь плавает, а ее на катере носит, — не сдавался он.
— Два года? — повторил я. — А кушать, извиняюсь, что?
— А энзэ? На морских катерах энзэ положен!
— Кем положен?
— Американцами! — взорвался он. — Ихний энзэ, думаю, поболе нашего! Хотя… не на два же года, — пробормотал он. — Ты не знаешь, на сколько он у них?
— Ну, слишком большим он быть не может, — осторожно заметил я. — Америке приходится много продовольствия нам поставлять и в Африку.
Это его озадачило.
— А аппетит у нее хороший? — спросил я. Он мрачно кивнул.
— Вот видишь.
— Они могли морской рыбой питаться…
— Чтобы рыбой питаться, надо ее поймать. Снасти-то на катере были?
— Не знаю. Она и без всяких снастей что хочешь поймает, — несколько оживился он. — Раз у нее море под боком, а в нем что-то имеется, она непременно достанет! Ты ее не знаешь.
— Как это не знаю! — оскорбился я. — Разве я у вас на днях рождения не бывал!
— Ты ее не знаешь так, как я, — выкрутился он.
— А где им воду пресную брать? — насел я на него. — «Пепси-кола» у них давно кончилась.
— Чепуха, — отмахнулся он. — Ты про дожди забыл. Разложи одежонку, а потом в любые емкости выжимай.
— Ну, хорошо. А чего ж их со спутников не нашли?
— А ты на небо глянь. Здесь все время тучи, — на все у него был ответ. — Академик Сикоморский говорит, что они почти никогда не расходятся.
И все-таки проблема питания «пропавших без вести» по-прежнему тревожила его.
— Жаль, медуз есть нельзя, — пробормотал он, глядя за борт.
— Слушай, — обрадовался я. — Ты о потерпевших кораблекрушение что-нибудь читал? Так они выбирали самого толстого и… Соображаешь? Кто толще, Настасья Филипповна или ее американская родственница? — впрямую спросил я.
— Настасья Филипповна, — ошеломленно вымолвил он. Такое ему и в голову не приходило.
— Все ясно, — успокоил его я. — Съела ее американская родственница. У них там человек человеку — волк. Волчара, — уточнил я. — Ты им можешь теперь иск предъявить.
— Какой иск? — вскричал он.
— За съеденную жену. И не забудь обязательно прибавить те 200 долларов по обмену.
— Да ты в своем уме!!
Гляжу, ожил человек. Румянец на щеки вернулся, глаза горят, волосы дыбом. А раньше был весь какой-то потухший. Что и требовалось доказать. Расшевелил-таки я его. А то ведь он мог от своих мрачных дум за борт броситься. Здесь любые средства хороши, лишь бы человека из обреченного состояния вывести. Вот есть у меня дружок Коля, он санитаром в «скорой» работает. Когда к запойному вдруг вызывают, Коля сразу знает, что делать. Тут же отстраняет врача и бьет алкашу в челюсть. Тот, когда очнется, сразу боговать: за что? Не имеешь права! Да так оживет, любо-дорого посмотреть. А ведь перед этим на них, как мешок муки, прямо с того света глядел. Клин выбивают клином.
Наш боцман не только ожил, но и побежал к замполиту на меня жаловаться.
Ну, вызвали меня. И давай песочить!
— Что же вы над своим товарищем издеваетесь? Утверждаете, что его жену родственница съела?!
— Смотря какая родственница, — обиделся я. — Американская!
А было это, подчеркну, еще до войны с Хусейном. Мы тогда с Америкой не дружили.
— От них, кроме хлеба за наши же денежки, ничего хорошего ждать не приходится, — говорю. — Да и зачем, спрашивается, она на приглашение из США клюнула? Сама виновата! — разошелся я. — Не поехала бы, не съели бы. Кто ж виноват, что она толще?! Вот я — живой и невредимый, я ж в Америку не езжу!