Летучий голландец
Шрифт:
— Как я рада, зайка! — сказала она, и он чуть не поперхнулся дымом.
— Ты не заедешь? — спросила она.
Максим спросил, когда, и услышал, что лучше ближе к вечеру, где-нибудь в половине седьмого, в семь она уже закроется и освободится.
Он положил трубку.
Белый халатик не давал ему покоя.
Если что-то происходит, надо понять — зачем.
Он позвонил квартирной хозяйке и спросил, как лучше передать деньги.
Затем созвонился с теми, кому был должен, и договорился о встрече.
Как раз в шесть, за полчаса
В зоомагазине, который принадлежал хозяйке добермана.
Он опять забыл, как ее зовут.
То ли Елена Игоревна, то ли Ирина Юрьевна.
Надо посмотреть в записной книжке на букву «с» — «собаки».
На букву «с» значилось одно женское имя — Ирина. Почему-то без отчества.
Банан недобро ухмыльнулся и подумал, какое он временами все же дерьмо.
Затем допил уже остывший кофе и пошел в душ: день предстоял нелегкий, а потом, он надеялся, что уже этой ночью вылетит к сестре.
На всякий случай позвонил в кассу, выяснил номер рейса и есть ли билеты.
Рейс вылетал в полночь, билеты были.
Оставалась малость, но с этой малостью предстояло повозиться.
В четыре часа Максим надел черную майку и светлые, блекло-голубые джинсы, нацепил на нос темные очки и вышел из дому.
Парило, июньское небо странно выгнулось, косяками ползли белесоватые, зачем-то уже начинающие темнеть облака.
В пять он передал деньги, подождав хозяйку квартиры у крутящихся дверей высокого офисного здания.
В шесть передал еще деньги, уже в ином количестве, тем двоим, что дожидались его у весело струящегося фонтана. Они мягко заулыбались, пересчитывая мятые зеленые купюры — грузный предпочитал расплачиваться потертыми банкнотами.
Белесоватые облака превратились в темную гряду, низко нависшую над городом.
Вход в зоомагазин был не с улицы, а из уютного тенистого парка, и Банану пришлось пересечь две аллеи, прежде чем он вбежал в приоткрытую дверь, ускользнув от начинающегося дождя.
Узкая лестница на второй этаж, по ней спускается мамаша с ребенком.
Банан притормаживает, дитё весело щебечет, принимая к себе какую-то мелкую тварь.
— Дождь! — изумленно восклицает мамаша, хлопает зонтик, и они исчезают.
Больше покупателей нет, только хозяйка добермана и девушка-кассир, высокая, плоскогрудая, с прилизанными, блеклыми волосами.
— Ты можешь идти, — говорит ей хозяйка, — я сама закрою! — И, обращаясь к Максиму: — К обезьяне близко не подходи, эта сволочь кусается…
Обезьяна сидела в клетке и мрачно озиралась вокруг. Белая шерстка на груди топорщилась, презрительно вздернутая губа приоткрывала совсем не обезьяньи клыки.
А еще тут пахло то ли мышиным пометом, то ли собачьим и кошачьим кормом.
— Я сейчас, — сказала хозяйка — Дверь только закрою…
Максиму стало неуютно, за окнами хлестал дождь, но внутри было душно и тягостно.
Он прошел в офисную выгородку, негромко играло радио, тихо щебетала в клетке какая-то дурацкая лиловатая птичка.
— Вы на волне радио «Ретро», — произнес задумчивый женский голос. — Что там у нас дальше? Все понятно, на улице дождь, и мы слушаем старичков Beatles…
Банан подошел к окну, взялся за ручку. Повернул и потянул раму на себя. В лицо дунуло свежим мокрым воздухом, и он почувствовал на лице капли дождя.
Turn off your mind, relax and float down stream, It is not dying, it is not dying…— Устроился? — спросила хозяйка откуда-то сзади. У нее был странноватый скрежещущий голос, словно она внезапно охрипла. Отключи свой разум, расслабься и плыви по течению, Это не смерть, это не смерть… Банан подумал, что все равно дико слушать голос человека, которого давно нет на свете.
Раздался телефонный звонок.
Аппарат стоял рядом с подоконником, и Максиму пришлось отойти от окна.
Хозяйка взяла трубку.
Lay down all thoughts, surrender to the void, It is shining, it is shining…— продолжало звучать из маленького круглого динамика.
— Да, — сказала хозяйка. — Что я делаю? Счета подписываю, солнце…
Она повернула голову и лукаво взглянула на Банана.
«Муж…» — догадался он.
— Дети как? — спросила хозяйка. Отбрось все мысли, сдайся пустоте, Это сияние, это сияние… Дождь в распахнутом окне начал стихать, хотя по-прежнему нещадно поливал дальние крыши и густые кроны парковых деревьев.
Хозяйка оперлась о подоконник и прижалась попой к Максиму.
Он вдруг почувствовал негаданную нежность к этой безбашенной тетке и приступил к тому, ради чего пришел.
Она продолжала ворковать с мужем, но голос ее становился все глуше.
Максим уютно расположился в ней, чувствуя, что промокает насквозь.
Песня давно закончилась, но почему-то продолжала звучать в его голове.
Yet you may see the meaning of within, It is being, it is being…— Я перезвоню! — почти шепотом сказала в трубку хозяйка и добавила: — Ко мне тут пришли! Но все же ты можешь постигнуть смысл того, что внутри, Это бытие, это существование…
Она положила трубку и резко налегла грудью на подоконник.
Банан подумал, что не такое уж он и дерьмо, раз ей так нравится.
Это первое.
И второе — ему тоже начинало нравиться, хотя груди у нее оказались такие, как он предполагал: большие, мягкие, белые груди немолодой женщины. Внезапно он вспомнил, что в детстве они называли такие «дойками» — когда бегали подсматривать в замазанные, но все равно просвечивающие окна соседней бани.