Летучий голландец
Шрифт:
Проснулся он, неожиданно для себя самого, рано, еще до завтрака, хлебнул воды, закурил, потом сходил в ванную, оделся и пошел в ресторан.
В холле перед рецепцией было много полиции, человек пять, двое разговаривали с портье, двое рулеткой вымеряли расстояние между разбитыми стеклянными дверями бокового входа и некоей точкой, помеченной мелом, постояльцев не было, и, увидев Максима, полицейские стали говорить тише и как-то засуетились, а когда он, позавтракав с немногочисленными ранними пташками в почти пустом зале, вышел обратно, уже не было полицейских.
Он вернулся в номер и стал собираться
Но она не появилась.
Она просто исчезла, как тот странный черный чувак, что притащился к нему прошлой ночью в Дубае и начал пугать кошмарами, хотя с Верой все было намного проще — ее приятель все же вырвался в Хар-Факкан пораньше, и пока они упоенно занимались любовью на большой кровати в номере Максима, он сидел и ждал Веру возле такой же кровати у нее в номере, а когда она вернулась, начал устраивать разборки, и кончилось тем, что он спустил ее с лестницы.
Верин номер находился на втором этаже, вначале ее проволокли по коридору, потом сгребли в охапку и метнули, как шар для боулинга, и она пересчитала, падая, с десяток ступенек, влетела в застекленную дверь, рассекла себе голову, порезала плечи, да и вообще — чудом осталась жива.
Ночной портье вызвал секьюрити, те скрутили ревнивца и вызвали полицию. Вера была в местной больнице, ее приятель торчал в зиндане, а черный чувак, возникший в полуденный час прямо перед Бананом, будто вознесшийся из глубин пресловутого Аравийского моря, хитро ухмылялся и потряхивал цепями, как в давешнем бредовом сне, и Максим вдруг с необъяснимой тоской понял, что строчки, небрежно накарябанные на конверте, действительно про его родную сестру, ту самую Мартышку, которую он не видел уже много-много лет, а этот обритый наголо тип — не кто иной, как исчезнувший в невнятно давнем сентябре возлюбленный сестры и его друг Палтус; какими путями все это пришло в голову Банану — сказать трудно.
Но — пришло.
Он вернулся в номер, достал из сумки конверт и перечитал написанное.
Повидай сестру Мартышку, чей задок так упруг, И спроси ее, какого цвета я дарил ей халат, И она ответит: «Белый! а что тебе, брат?»Он думал про надпись весь остаток дня, она снилась ему и ночью, Банан никак не мог вспомнить нечто очень важное, что предшествовало этим строчкам и что черный бугай упорно втолковывал ему, но он забыл это, отрубился, не удержал в голове, а без тех строчек эти были абсолютно непонятны, и оставалось одно — вернувшись домой, лететь к сестре.
По крайней мере, так проще заглушить откуда-то взявшуюся ноющую боль, которую минувшей ночью помогла утолить рыжеволосая дамочка, чья судьба на миг пересеклась с судьбой Максима, но они расстались и больше никогда не увидятся, и никогда больше Банан не окунется в теплые воды Аравийского моря у побережья маленького курортного городка Хар-Факкан, или Карфакан, но что-то все же изменилось в результате этой их встречи, будто Вера пробудила в нем нечто, спавшее
Рано утром, отправляясь в аэропорт Фуджейры, он опять лицом к лицу столкнулся со странным носатым типом.
Максим вспомнил Веру и внезапно принюхался.
От носатого отчетливо пахло бедой.
Часть вторая
Остров Крит
Завтра не знает, что будет завтра [3]
Еще ночью, в аэропорту, Максиму показалось, что жару он привез с собой.
Было душно и влажно, и откуда-то взялись комары.
3
Название песни The Beatles, в точном переводе с английского — «Завтрашний день никогда не знает».
Дома они донимали его весь остаток ночи и исчезли с ранним июньским рассветом, но он так и не смог заснуть как следует, вставал покурить, опять ложился и ворочался с боку на бок, время от времени проваливаясь в скоротечный сон.
Но ближе к семи его все же сморило, и он оказался спеленут странной, иллюзорной, навязчивой мглой, изредка наполняющейся то ли грозовыми раскатами, то ли выкриками: глуховатый и очень далекий голос называл его не по имени, а нелепым детским прозвищем — Банан.
Проснулся Максим в десять — во сне отчаянно заболела голова.
Открыл балконную дверь — воздух был все так же душен и влажен, без малейшего намека на свежесть.
Максим, выпив таблетку баралгина, принялся варить кофе.
И думать о том, как быть с конвертом на дне дорожной сумки.
Необходимо увидеться с сестрой и спросить у нее.
Про белый халат — вроде бы когда-то у нее действительно был такой.
Вера все еще лежала в эмиратской больнице; интересно, кто оплатит счет за лечение?
Он бы не смог, даже если бы захотел, — деньги грузного разойдутся на долги, а еще надо заплатить за квартиру. Хозяйка квартиры звонила перед отъездом. За несколько минут до того, как Максим поехал к хозяйке добермана.
А та сказала, что у него красивые плечи.
И попросила позвонить, когда он вернется.
Он вернулся, баралгин и кофе подействовали, мгла пропала, боль мало-помалу унялась.
«Хотя это, наверное, противно!» — подумал Банан, вспоминая откровенно немолодое лицо хозяйки добермана и ее большую, туго обтянутую черной блузкой грудь.
Но в любом случае ему уже сегодня надо отдать долги и расплатиться за жилье, останется совсем мизер.
Он налил себе еще кофе и посмотрел на телефон.
Потом взял сигарету и машинально начал мять, пока та не сломалась.
Взял вторую, закурил и поднял трубку.
Хозяйка добермана уже была на работе.
— Это я, — сказал Максим. — Я вернулся!
— Кто — я? — недовольно переспросила хозяйка.
— Банан! — ответил он и услышал, как она задышала.
«Сейчас она скажет — зайка…» — весело подумал Максим.