Летучий голландец
Шрифт:
— А это что такое?
Максим обернулся.
Ирина держала в руках никелированный термос, который Банан перед отъездом положил на дно сумки, побоявшись оставить дома: за его драгоценным содержимым нужен глаз да глаз.
Ампула с маркировкой ZZX 222.
Сперма Палтуса.
— Я тебе потом объясню! — растерялся он.
— Обещаешь? — неожиданно жестко уточнила она.
— Обещаю! — посулил он.
И сейчас вот выполнял это обещание.
Они доели воздушные, необычайно нежные на вкус калицунья, трактирщик
— Дурачок, — до странности ласково сказала Ирина. — Это ж все элементарно…
— Что? — переспросил Максим.
— Жаль, я старовата для этого дела, — развеселилась она.
— Для какого? — Максим снова ничего не понял.
— Для оплодотворения, дурачок! — еще ласковей сказала она и погладила его по щеке. — В таких центрах сперму держат для оплодотворения, но эта, наверное, уже прокисла.
— Почему? — обиделся он.
— Срок хранения два года максимум, — пояснила Ирина, — хотя бывают исключения.
— Откуда ты знаешь? — удивился Банан.
— Я по образованию биолог! — ответила Ирина и засмеялась.
Он налил ей еще вина, плеснул и себе.
— Ты мне все рассказал? — недоверчиво спросила она.
— Все! — припечатал он, сообразив, что не рассказал только про носатого с жесткой черной щеточкой усов, носатого, с которым он предпочел бы никогда больше не встречаться; откуда Максиму было знать что в этот самый момент тот проходил в каких-то двадцати метрах от таверны, по самой кромке песчаного берега, омываемого жемчужными волнами Эгейского моря?
— Собирайся, — промурлыкала Ирина. — Я хочу сделать тебе подарок.
— Какой? — невпопад спросил он.
— Мы поедем в горы есть хохлюс!
— Что-что? — озадачился Максим.
— Местных улиток. Их подают бубуристи, то есть жареными на сковороде с солью и растительным маслом, ты не представляешь, какое объедение!
Он действительно не представлял и поэтому быстро собрался, думая лишь о том, как Ирина поведет машину после двух бутылок легкого белого вина, пусть даже и выпитых ими сообща.
Они спустились с веранды и направились к машине, носатый мгновенно уселся за покинутый ими и спешно прибранный столик.
Он заказал себе мясо офто — крупные куски козлятины, запеченные на углях.
Ирина
Годы спустя, вспоминая Ирину, Банан осознал, что она — самая мудрая из женщин, по прихоти судьбы вовлеченных в безумную авантюру с Палтусовой спермой.
И не столько потому, что была старше на пятнадцать календарных лет, сколько потому, что воспринимала жизнь как женщина на излете: смысл каждого поступка предельно ясен и прост.
Например, смысл поедания улиток, которых они в тот день все
Впрочем, впервые он оценил Иринину мудрость еще на побережье, на второй день их отпуска, когда они вышли на пляж и начали пробираться ближе к берегу, ища пару незанятых топчанов.
Задача казалась неразрешимой — повсюду уже лежали такие же жадные до моря и солнца северные люди, западные люди. Люди с Северо-Запада и Северо-Востока, Север, Запад, некондиционный Восток сплошь белые-белые тела, только начинающие покрываться загаром.
Из Англии, Франции, Швеции, Дании, Германии, Польши, России.
Наконец они нашли местечко у самой воды: два лежака, осененные тентом.
Слева на песке обосновалась парочка юных бельгийских студиозусов, справа — немецкая фрау, загорающая топлес, а рядом с ее комильфотно обгоревшим лицом и красными, взывающими к сметане плечами лениво шелестел свежим номером «Шпигеля» герр, посматривая на часы, будто смекая, когда удобнее отправиться в пляжный бар за пивом.
Ирина посмотрела на немку и хмыкнула — как по казалось Максиму, осуждающе.
— Она не стесняется, — пробормотал он, — хотя у нее они побольше твоих.
— Хочешь? — осведомилась она в ответ.
Он не нашелся, что ответить, и огляделся — из русских топлес не загорал никто. Возможно, потому, что юных соотечественниц в отеле не было, а дамы, обретающиеся в возрастной группе его спутницы, не могли позволить себе снять лифчик: пресловутый менталитет или, вернее, врожденная скромность, которая на самом деле обуславливалась вековыми комплексами и стойким ощущением собственной ничтожности, логически переходящим в самозабвенную российскую гордыню.
Это относилось не только к женщинам.
К мужчинам — тоже.
Даже к самым раскованным, нагло разбрасывающим купюры.
Они были здесь чужими, их терпели, и над ними посмеивались.
Несмотря на то что немцам доставалось больше, они вели себя еще развязнее, громче смеялись и больше пили. Однако к немцам тут успели привыкнуть.
Они были свои, западные.
Для англичан, французов, бельгийцев. Для шведов, датчан. И даже для поляков.
Максим посмотрел на Ирину, потом на фрау, ублажавшую груди кремом, и выговорил:
— Хочу!
Ирина покладисто спустила бретельку купальника, с кокетливым испугом взглянула на Максима и спустила вторую бретельку.
Завела руки за спину, медленно расстегнула застежку.
Сняла бюстгальтер, положила его в плетеную пляжную сумку, которую они купили вчера в магазинчике на набережной Ираклиона, когда ездили осматривать древнюю венецианскую крепость.
И мирно уселась на топчан, вслед за фрау намазывая грудь кремом от загара, безмятежно и расслабленно, будто проделывала это на пляже сотни и сотни раз.