Летучий голландец
Шрифт:
— Я тебя люблю, — призналась она. — Я — старая дура, а втюрилась в тебя, как юная идиотка. Мы вернемся, и все кончится, ты прекрасно знаешь…
— Я не возьму, — сказал он.
— Возьмешь! — парировала она. — Ты бы и так взял, а сейчас — тем более, ты ведь веришь во все это.
— Не знаю, — сказал он. — Порой мне кажется, что это бред!
— Я тебя люблю, — повторила она. — Сейчас мы поедем в отель и займемся любовью, и ты всю ночь будешь твердить мне, что я самая лучшая и самая красивая, а я буду делать все, что ты захочешь, но ты возьмешь эти деньги, ведь так?
Он
Даже не покраснел, просто кивнул и положил карточку в карман джинсов.
Ирина подозвала хозяина и потребовала счет.
Банан ждал ее на улице.
Стоял рядом с машиной и курил.
Впрочем, улицей это не назовешь — узенькая мостовая, двум автомобилям не разъехаться.
Крохотные критские домишки, белые, с плоскими крышами.
И Максиму вдруг почудилось: что-то вот-вот произойдет.
Если б на берегу Мерабелло он встретил носатого, Банан бы не колебался, а точно знал — сейчас, совсем скоро, с минуты на минуту случится что-то нехорошее.
Носатый — предвестник несчастий, человек, пахнущий бедой.
Даже если б он просто рассказал Ирине о нем, все равно что-нибудь да случилось бы.
Она бы легкомысленно ответила ему: такие люди попадаются, они — как «Летучий голландец».
А потом они сели бы в машину. Ирина вставляет ключ в замок зажигания, поворачивает, заводит мотор, отпускает тормоз, выжимает сцепление, дает газ, автомобиль трогается, хозяин таверны машет им рукой — какая замечательная пара!
Они разворачиваются.
Начинается спуск.
Деревушка у подножья Псилорити. Дорога серпантином вьется вдоль ущелья, по краю обрыва, у Максима захватывает дух, а Ирина ведет, только что не зажмурившись, и ведь столько выпила — на берегу, а затем здесь, в горах; не столкнувшись с носатым лоб в лоб, он мог уповать на то, что все обойдется и они без приключений доберутся до отеля, однако носатый приблизился вплотную, и в этот миг все уже было предопределено, впереди обнаруживается машина, Ирина пробует выкрутить руль, но не справляется, они падают, падают, летят под откос, и, разлепив глаза, Максим видит ее окровавленную голову, склоненную к рулю, нависшую над рулем, вдавленную в руль, пытается выбраться наружу, нога саднит, плечо кровоточит, лоб рассечен, но он жив, а Ирина…
Она уверенно ведет машину: возле отеля они с носатым не пересеклись.
Но тот в любом случае сыграл свою роль, хотя Максим об этом никогда не догадается.
Даже в тот день, когда вспомнит Ирину и поймет, что она была самой мудрой из женщин, по прихоти судьбы вовлеченных в сумасшедшую историю с Палтусовой спермой.
«Летучий голландец» проследовал мимо, они его не заметили, однако это ни от чего не спасает.
К отелю они подъехали ночью, Ирина кое-как припарковалась, и Максим повел ее в бунгало.
Они шагали по вымощенной аккуратно обтесанными плитками дорожке, вдоль нее тянулась красиво подстриженная живая изгородь и сильно пахли невзрачные днем и почти не видимые сейчас, в неярком желтоватом свете фонарей, мелкие розоватые цветы.
Навстречу прошла немецкая пара, поразившая их в первые дни; они разминулись у фонаря. Ирина тесно прижималась к Максиму бедром, и ему стало жарко: ночь и без того была душная, шальные местные бабочки кружились у матовых плафонов — это казалось особенно странным после Эмиратов, где Банан не заметил ни бабочек, ни жуков; даже птицы, казалось, избегали отчаянной аравийской жары, и лишь одинокие ящерки время от времени пробегали по затененным стенам построек.
Их домик стоял у самой кромки пляжа; Максим открыл Дверь и сразу повел Ирину в душ.
Она сопротивлялась и твердила, что справится сама, но он силой раздел ее и сунул под холодную воду, а потом, обернув большим белым полотенцем, оттащил в комнату и уложил на кровать.
Она немедля уснула, а он вышел на лоджию, сел в плетеное белое кресло и уставился в даль ночного моря.
Вдоль горизонта двигалось судно — белесое пятно с огоньками по абрису верхней палубы.
Судя по всему, судно шло со стороны Турции и могло плыть либо на Мальту, либо в сторону Ионического моря, чтобы пересечь его и через Отрантский пролив войти в воды Адриатики, а там — Дубровник, Триест, Венеция; впрочем, обогнув Сицилию, пассажирский лайнер мог повернуть к Неаполю и Генуе, затем — к Марселю и уже из Марселя направиться к Барселоне. Максим попробовал вычислить, сколько километров отделяют его от Барселоны, дальние габаритные огни корабля сделались почти неразличимы, а море накатывало на берег волны — тихие, темные и ко всему на свете безразличные.
Послышалось шлепанье босых ног.
Ирина положила руки Максиму на плечи.
— Прости.
— Ты дала мне карточку, — откликнулся он. — Я тебе ее верну.
— Не надо! — сказала она. — Я люблю тебя!
Он не обернулся.
Она обогнула кресло и стала у выхода на лоджию глядя в ту сторону, где совсем недавно виднелись огни корабля.
Совершенно голая.
Он посадил ее к себе на колени и начал целовать спину, шею, плечи, а потом вошел в нее, она держалась руками за перила, а он благодарно двигался внутри, сознавая, что это в последний раз и он должен сделать все, чтобы этот последний раз запомнился.
Ирина не кричала, просто тихонько выла, и в этом вое слышалось не так уж много счастья — видимо, сегодня носатый все же где-то перешел им дорогу, и теперь она прощалась с Бананом, прощалась так же, как знакомилась: в некоем отупении с ощутимым привкусом безумия.
Через пару дней после возвращения на родину Банан, через одного хорошего знакомого, подал документы на оформление туристической визы в Израиль.
А перед этим снял деньги с Ирининой карточки и сделал то, чего не делал никогда, — открыл счет в банке.
Теперь у него была собственная карточка и собственный пин-код; салфетку и подаренный кусок пластика он измельчил и спустил в мусоропровод.
После чего вдруг набрал мобильник Ирины, однако услышал, что такого номера не существует.
Часть третья
Эйлат
Астральная половая агрессия
Он шел по улице, накрапывал дождь. Мартышка с Палтусом шли впереди, время от времени сестра оборачивалась и говорила: