Летящие дни

Жигулин Анатолий Владимирович

Я БЫЛ НАЗНАЧЕН БРИГАДИРОМ Я был назначен бригадиром. А бригадир — и царь и бог. Я не был мелочным придирой, Но кое-что понять не мог. Я опьянен был этой властью. Я молод был тогда и глуп… Скрипели сосны, словно снасти, Стучали кирки в мерзлый грунт. Ребята вкалывали рьяно, Грузили тачки через край. А я ходил над котлованом, Покрикивал: — Давай! Давай!.. И может, стал бы я мерзавцем, Когда б один из тех ребят Ко мне по трапу не поднялся, Голубоглаз и угловат. — Не дешеви! — сказал он внятно, В мои глаза смотря в упор, И под полой его бушлата Блеснул Отточенный Топор! Не

от угрозы оробел я,— Там жизнь всегда на волоске. В конце концов дошло б до дела — Забурник был в моей руке. Но стало страшно оттого мне, Что это был товарищ мой. Я и сегодня ясно помню Суровый взгляд его прямой. Друзья мои! В лихие сроки Вы были сильными людьми. Спасибо вам за те уроки, Уроки гнева И любви. 1964 ПОЭТ Его приговорили к высшей мере. А он писал, А он писал стихи. Еще кассационных две недели, И нет минут для прочей чепухи. Врач говорил, Что он, наверно, спятил. Он до утра по камере шагал. И старый, Видно, добрый надзиратель, Закрыв окошко, тяжело вздыхал… Уже заря последняя алела… Окрасил строки горестный рассвет. А он просил, чтоб их пришили к делу, Чтоб сохранить. Он был большой поэт. Он знал, что мы отыщем, Не забудем, Услышим те прощальные шаги, И с болью в сердце прочитают люди Его совсем негромкие стихи… И мы живем, Живем на свете белом, Его строка заветная жива: «Пишите честно — Как перед расстрелом. Жизнь оправдает Честные слова…» 1964 МАРТА Сгорели в памяти дотла Костры сибирской лесосеки. Но в тайниках ее навеки Осталась теплая зола. И лишь подует горький ветер С далеких, выжженных полян, Как затрещат сухие ветви, Метнутся тени по стволам. Сохатый бросится, испуган, Рванет по зарослям густым. И ругань, ругань, ругань, ругань Повиснет в воздухе, как дым. Взметнутся кони на ухабы, Таща корявый сухостой. И кто-то крикнет: — Бабы! Бабы! Гляди-ка, бабы, с ноль шестой!.. Она запомнилась навеки… По хрусткой наледи скользя, Она несла по лесосеке Большие юные глаза. Она искала земляков, Она просила: — Отзовитесь.— И повторяла: — Лабас ритас!.. [1] — не слыхал печальней слов. Она сидела у огня, Ладони маленькие грела И неотрывно на меня Сквозь пламя желтое смотрела. Густым туманом по ручью Стелилось пасмурное небо… И я сказал ей: — Хочешь хлеба? — Она ответила: — Хочу. И я отдал ей все до крошки. Был слышен где-то крик совы. Желтели ягоды морошки Среди оттаявшей травы… И было странно мне тогда, Что нас двоих, Таких неблизких, В седой глуши лесов сибирских Свела не радость, А беда. 1965

1

Доброе утро!.. (лит.).

СЫН Товарищ мой по несчастью Жадно курил махорку, Гулко шагал по камере, Голову наклоня. — Я не боюсь расстрела,— Все повторял он горько. — Жаль только, нету сына, Сына нет у меня… …Сын мой голубоглазый! Тебе по утрам не спится. Смотришь из колыбели В распахнутое окно. Слушаешь, как на ветке Тонко поет синица. Хочешь достать росинки Трепетное зерно. Сын мой голубоглазый! Мир-то какой открытый! С радостью, болью, ложью — Вот он перед тобой! В этом суровом мире Клены росой умыты, В нем каждая капля — счастье, В нем каждое слово — бой! 1965 * * * Полынный берег, мостик шаткий. Песок холодный и сухой. И вьются ласточки-касатки Над покосившейся стрехой. Россия… Выжженная болью В моей простреленной груди. Твоих плетней сырые колья Весной пытаются цвести. И я такой же — гнутый, битый, Прошедший много горьких вех, Твоей изрубленной ракиты Упрямо выживший побег. 1965 * * * Я сыну купил заводную машину. Я с детства когда-то мечтал о такой. Проверил колеса, Потрогал пружину, Задумчиво кузов погладил рукой… Играй на здоровье, родной человечек! Песок нагружай и колеса крути. А можно построить гараж из дощечек, Дорогу от клумбы к нему провести. А хочешь, мы вместе с тобой поиграем В тени лопухов, где живут муравьи. Где тихо ржавеют за старым сараем Патронные гильзы — игрушки мои. 1965 БОРИСОГЛЕБСК Сухой красноватый бурьян на заре И утренний тонкий серебряный холод, И город вдали на покатой горе, Военного детства неласковый город. Лежит в огородах сухая ботва. На низеньких крышах — следы пулевые, На клеверном поле притихли «Пе-2», Блестящие, новые двухкилевые. И словно в насмешку над вихрем смертей, На стенах старинных бревенчатых зданий — Скупые таблички былых страхований Губернских, уездных и прочих властей… О, город из древней семьи городов! Резные ворота, крылечки косые. Глазами твоих опечаленных вдов Тревожно мне в сердце смотрела Россия. Спасибо тебе за твою лебеду, За мягкое сено в домишках сосновых, За редкую сласть петушков леденцовых На бедном базаре в том горьком году. 1965 КОРДОН ПЕСЧАНЫЙ Брату Вячеславу Спустился летчик, весь иссеченный, На мягкий мох березняка. Над ним в слезах склонились женщины — Жена и дочка лесника… И мы с братишкой в яму черную Смотрели, стоя под сосной. Мы были просто беспризорными Той неуютною весной. Потом у маленького озера, Где самолет упал вдали, Двух карасей молочно-розовых В прибрежной тине мы нашли. Под ивой, перебитой крыльями, Без соли — не достать нигде — В консервной банке их сварили мы, В бензином пахнущей воде… Кордон Песчаный!.. Пойма топкая, Худой осинник на пути! Хочу опять сырыми тропками В твои урочища пройти. Хочу опушками сорочьими Пройти к дымящейся реке… Хочу найти могилу летчика В сухом и чистом сосняке. 1965 * * * Громыхала бадья у колодца, Где под срубом росла лебеда. И тяжелыми каплями солнца На колоду струилась вода. А за серой ольхой на болоте Над полями задымленной ржи Голубой-голубой самолетик В желтом небе кружил и кружил. И ударили где-то зенитки. И травинки подрезал металл. И паук на серебряной нитке Паутину вязать перестал. А потом на пригорке покатом Зачернели глазницы могил. И босою ногой на лопату Нажимать просто не было сил. 1965

* * *

В. К. Ветер стучал ладонями В спину товарняка… Все, что тогда не поняли, Видно издалека. Снова душе заказана Тропка за Калитвой. Город вдали под вязами — Тихий и синий — твой… Белым песочком выстланы Заросли ивняка. Стихла далеким выстрелом Вспугнутая река. Только за низким тальничком В черные невода: «Валечка!.. Валя!.. Валечка!..» — Всплескивает вода. 1965