Летящие к солнцу 1. Вопрос веры

Криптонов Василий Анатольевич

– Вернуть пацану игрушку, - распорядился командир.

– Но, сэр, - попытался возразить один, - там только незапароленной порнухи четыре терабайта! Мы половины не посмотрели!

Командир грозно откашлялся, и солдат, понурясь, протянул смартфон Джеронимо.

– И зачем тебе столько порнухи?
– тихо спросил я, когда мы покидали "Козармы".

– Невежественная солдатня!
– фыркнул Джеронимо.
– Это - искусство!

***

Говорят, чем больше эмоций ты испытал,

чем сильнее изменился внутренне в каком бы то ни было месте, тем сложнее его покидать. Ниточки чувств тянутся от сердца к каждому закоулку, каждый шаг будит воспоминания.

Мы пробыли в метро всего ничего, но - я надеюсь, что могу высказаться за всех - метро нас сблизило. И сейчас, когда приближался час расставания, мы грелись лишь той мыслью, что уходим все трое. Я украдкой смотрел в глаза Веронике и видел там отражение именно этой мысли. Она же плясала в сумасшедших глазах Джеронимо, и для того, чтобы почувствовать ее, мне не требовалась помощь эмоционального двойника.

Я вновь и вновь возвращался памятью к последнему разговору с Вероникой, повторял про себя сказанные и несказанные слова и задавался единственным вопросом: что это за чувство, что так внезапно толкнуло нас навстречу друг другу? Ответа не было. Но я твердо знал одно: не хочу с ней расставаться, впрочем, так же, как не хочу расставаться с Джеронимо. А вот есть ли между этими нежеланиями какая-нибудь связь?..

Покинув "Козармы", почти сразу наткнулись на Черноволосого. Старец любезно объяснил нам, что Совет не станет чинить препятствий. Я поинтересовался, в чем, в принципе, была причина недовольства, и мне объяснили, казалось бы, очевидное.

– Покойники, - вздохнул Черноволосый.
– Триффиды пожирали наших мертвецов. Теперь, видимо, придется долбить могилы. Почва тут каменистая...

– А не надо было нас провоцировать!
– буркнул Джеронимо.
– Особенно меня.

– Друзья Педро Амарильо возмущаются больше всех, - сообщил Черноволосый.

– Да, - кивнул я.
– Видел статью в газете.

– Смотрите на все с позитивной стороны, - предложил Джеронимо.
– Какашки они теперь будут поглощать с утроенной энергией, а воздух... Теперь, гуляя по поверхности, люди будут говорить: "Эй! Пойдемте в Красноярск, подышим свежим воздухом!" - и спускаться к вам. Кстати, я бы на вашем месте сделал вытяжку. Там, в лаборатории, набросал чертежик. Столько чистого кислорода вредно для здоровья. Поделитесь с миром! Может, когда-нибудь так восстановится атмосфера.

Черноволосый кивал, шагая рядом, и я видел, что это - не просто жест, он действительно прислушивается и запоминает.

– Можно будет снять запрет на рождаемость, - заметил он.

– Это как?
– удивился я.

Оказалось, что умники весьма точно, хотя и с запасом рассчитали, сколько чистого воздуха производит оранжерея, и рекомендовали совету ограничивать население.

– На ранних этапах становления общества, - говорил Черноволосый, - воздух закачивали в баллоны. Но постепенно ситуация нормализовалась. Год от года оранжерея растет.

Вероника присоединилась к нам в середине

этого разговора и шла молча, с рассеянным видом. Когда, наконец, я сумел встретиться с ней взглядом, она усмехнулась, из чего я заключил, что, вопреки сомнениям, не переломил позвоночник всему тому, что как-то нас связало. Я усмехнулся в ответ - с вызовом.

– Вы тут еще сосаться начните, беспардонные распутные чудовища!
– вмешался раздраженный голос Джеронимо.
– В третий раз спрашиваю: пойдем оранжерею смотреть? Вероника, ты же девочка, тебе должны быть интересны всякие лютики!

Черноволосый с пониманием и одобрением отнесся к нашей затее и лично указал дорогу.

– Преподобный Августин Сантос, - объяснял он, - пришел сюда вскоре после того как исчезло солнце. Он принес многие семена. К сожалению, большинство погибло после его смерти, из съедобного остались только перцы, тмин, кориандр - остальное слопали. Таковы были плоды власти военных. Чудом умудрились сохранить популяцию грибов. Но в конце концов оранжерея спасла нам жизнь - как только стало ясно, что воздуха больше не будет.

Лицо Черноволосого сделалось мрачным, как будто он лично помнил те далекие дни.

– Тогда пришлось многих убить, - сообщил он.
– Без вины, просто чтобы остальные выжили. А потом наш народ рос сообразно росту оранжереи.

– И никто не додумался довести до ума триффидов, - покачал головой Джеронимо.

– Увы, - развел руками черноволосый.
– Августин все делал сам и не делился планами. Поэтому мы научились использовать триффидов как утилизатор.

Оранжерея началась постепенно. Вдоль стен коридора появились ящики с землей, из которой пробивались крошечные росточки. Потом коридор превратился в огромный зал, без конца и без края, и мы остановились у порога, потрясенные картиной, написанной всеми мыслимыми оттенками зеленого.

К сожалению, у меня, выросшего в снежной пустоши, не хватит слов, чтобы назвать хотя бы тысячную долю растений, переплетающихся здесь. Но под ногами росла трава, выложенную камнями извилистую тропинку окружали кусты, и множество цветов и растений в горшках громоздились на этажерках, увитых не то плющом, не то лианами. Для полноты картины не хватало только перелетающих с куста на куст веселых колибри, но их с успехом заменяли люди в респираторах, которые то и дело что-то осматривали, опрыскивали, смешивали в прозрачных колбах.

Вероника закашлялась, и я только тут спохватился, что воздух очень уж густой и тяжелый, от него начинала кружиться голова. Но тот приятный аромат, который поразил нас по прибытии, несомненно, начинался отсюда.

На кашель люди в респираторах обернулись, и один, отдав коллеге леечку, приблизился к нам. Смотрел он только на Джеронимо.

– Это - петрушка?
– прозвучал глухой голос из респиратора.
– Petroselinum crispum?

– До чего приятно иметь дело с человеком, который знает, что к чему, - отозвался Джеронимо.
– Да, это именно она. Единственный экземпляр, насколько мне известно. Все, что я смог утаить от папиных терминаторов.