Летят журавли
Шрифт:
Марк. Сколько?
Чернов. Ничего-ничего. Потом сочтемся. Пустяк. Я оставляю, да?
Марк. Хорошо, Николай Николаевич. Спа-сибо.
Чернов (одеваясь). Завтра хотели, чтобы вы выступали в госпитале – бесплатно, разумеется, – а я вас перебросил в другую бригаду. Кажется, недурно заработаете. Пригодится, верно?
Марк. Спасибо, Николай Николаевич.
Чернов (прощаясь
Марк. До свидания, Николай Николаевич.
Чернов уходит. Марк подошел к шкафу, вынул оттуда костюм, прошел за ширму переодеваться. Быстро входит Ирина.
Ирина. Дома есть кто?
Марк (кричит). Нельзя-нельзя, я переодеваюсь.
Ирина. Анна Михайловна, Анна Михайловна!
Входит Анна Михайловна.
Поздравьте меня! Просто отдышаться не могу!.. Сегодня делала сложнейшую полостную операцию – прошла исключительно удачно. Отец наблюдал, хвалил. Паренек совсем был готов, как они выражаются, «комиссоваться», то есть на тот свет отправиться, а я рискнула – конечно, с согласия отца. У нас нет чая?
Анна Михайловна. Я могу вам предложить кофе.
Ирина. Пожалуйста, пить хочется смертельно.
Анна Михайловна ушла.
Марк! Я сегодня совершила чудо! Воскрешение из мертвых.
Возвращается Анна Михайловна.
Понимаете, он умирал… (Идет за ширму, где переодевается Марк.) А теперь будет жить! Будет, будет!
Марк. Нельзя, я же тебе сказал!
Ирина. Что, я тебя не видела в подштанниках? (Подбегает к телефону.) Госпиталь?.. Это кто? Нянюшка, как состояние больного Сазонова из сорок пятой палаты? Это Бороздина говорит… На боли жалуется? Ничего, пусть потерпит голубчик… Есть просил?! (Вешает трубку.) Есть просил – великий праздник! У меня у самой аппетит разыгрался. (Жадно ест бутерброд.)
Входит Марк. Завязывает перед зеркалом галстук.
Да, чтобы понять все это, надо быть или врачом, или умирающим. Это – тридцать второй мой воскрешенный.
Марк. Ты бы делала зарубки, как бойцы на винтовках – убьют фашиста и зарубку делают. Так и ты, ну хотя бы на операционном столе.
Ирина. Ты меняешься, Марк, и не в лучшую сторону.
Марк. А я не понимаю, как это можно копаться в чьих-то потрохах, делать ампутацию, резекцию, а потом
Анна Михайловна. Успех в любой профессии доставляет чувство удовлетворения и радости.
Марк. По-вашему, если гробовщик сделал отличный гроб – он потирает себе руки от удовольствия?
Анна Михайловна. Как это ни парадоксально, вероятно, да.
Марк. Тьфу!
Ирина. Тонкая натура, ты что прифрантился?
Марк. Концерт.
Ирина. Ври умнее, среды у тебя выходные.
Марк. Говорят тебе, концерт… шефский.
Ирина. Где это?
Марк. В клубе пищевиков.
Ирина (встает из-за стола). Спасибо, Анна Михайловна. Пойду запишу в свою тетрадочку.
Анна Михайловна. Не перегружайте себя, Ирина Федоровна. Я заметила, вы и по ночам пишете и пишете.
Марк. Действительно, что ты там, летописи, что ли, сочиняешь?
Ирина. Да. «Се повесть времянных лет»… (Ушла.)
Марк. Просидит она всю жизнь в девицах, помяните мое слово!
Анна Михайловна. Почему вы так решили?
Марк. Когда молодая женщина так исступленно работает – значит она что-то заглушает в себе. (Привязывает белку к коробке.)
Анна Михайловна. Вы хотите унести эту белочку?
Марк. Да… Тут один мальчик именинник, по дороге зайду поздравлю.
Анна Михайловна. Мне кажется, ваша жена очень дорожит этой вещью.
Марк. Ничего… Я ей куплю другую игрушку.
Анна Михайловна. Вы бы поговорили с женой, Марк Александрович, у нее очень тяжелое настроение.
Марк. Да я вижу. И чего ей надо – не пойму. Поговорите вы с ней, Анна Михайловна. Мне самому просто невыносимо, иногда домой возвращаться не хочется. (Одевается.) Скажите Веронике, что приду не поздно. (Ушел.)
Входит Ирина.
Анна Михайловна. Все-таки нехорошо получилось.
Ирина. Что такое?
Анна Михайловна. Ваша невестка оставила на диване маленькую плюшевую белку, очевидно, чей-то подарок.
Ирина. Борин подарок.
Анна Михайловна. Я так и думала. А Марк Александрович привязал ее к коробке конфет и унес какому-то мальчику.
Ирина. Черт знает что делается! «Концерт»!.. Я чувствовала. «Мальчику»! Зовут этого мальчика Антонина.