Лев Толстой. Психоанализ гениального женоненавистника
Шрифт:
Сигарета его догорела и слегка обожгла ему пальцы. Швырнув окурок на рельс, он вдруг оборвал разговор и, коротко поклонившись, скрылся в вагоне.
Я не мог не озадачиться мыслью, а нормален ли этот мой странный знакомец? Судя по мучившему его тику, по отрывистой манере выражаться и прочим деталям – не вполне [5] .
В темноте я пересек запасные пути и миновал здание станции. Со Львом Николаевичем оставался его личный врач, поэтому мне не было особой нужны возвращаться в дом Озолина, но так как путь мой пролегал мимо, я все же заглянул туда перед тем,
5
У Льва Толстого были сыновья, страдавшие нервными болезнями. Многие цитаты в этом разговоре заимствованы из воспоминаний Льва Львовича.
Лев Николаевич спал. Александра Львовна тоже дремала, у постели больного дежурил Душан Петрович, который, завидев меня, на цыпочках покинул свой пост.
– Вы были у Софьи Андреевны? Как там?
– Дал ей опия, уснула…
– Сильно она с вами откровенничала?
Я замялся.
– Эта женщина взяла обыкновение с кем угодно делиться семейными тайнами, дополняя свои фантазии циническими подробностями, – с отвращением проговорил он.
– Я говорил с Татьяной Львовной, по ее словам мать больна нервами… – вставил я.
– А-а-а, – отмахнулся Маковицкий, – ломает комедию! Она совершенно нормальна, а ее мнимая истерия лишь способ добиваться своей цели.
Я усомнился в его словах, но спорить не стал.
– А как Вам Татьяна Львовна? – поинтересовался он.
– Весьма рассудительная и умная женщина.
Маковицкий только хмыкнул в ответ.
Я вышел в соседнюю комнату, где одиноко сидел Сергей Львович.
– Как мама? – спросил он меня сразу, как только я вошел.
– Все более-менее в порядке. Легла отдыхать. Уснула.
– Она много говорила? – поинтересовался он.
– Да, – не стал скрывать я.
Сергей Львович тяжело вздохнул.
– Я отчасти понимаю ее: жизнь с моим отцом никогда не была легкой. Папа был убежден, что от его жены родятся «суета, обеды, завтраки, большие и малые дети, платья им на рост – вот и все, вся ее роль».
– Софья Андреевна рассказывала мне о странных припадках, которые иногда случаются со Львом Николаевичем, – спросил я.
Сергей Львович взглянул на меня с некоторым недоумением.
– Да, бывает… Несколько раз с ним делались какие-то необъяснимые внезапные обмороки, после которых он на другой день оправлялся, но временно совершенно терял память. Мог не узнать собственных внуков или невестку… Забыть, что его брат Дмитрий уж полвека как в могиле… Но на другой день следы болезни исчезали совершенно. И к настоящей болезни это вряд ли имеет отношение.
– Мне показалось, что Вашему приезду Лев Николаевич очень обрадовался. – Я решил осторожно продолжить расспросы, растревоженный странным разговором у отцепленного вагона. – Наверное, в детстве… – Я не успел закончить фразы.
– Видите ли, в детстве у нас было совсем особенное отношение к отцу, иное, мне кажется, чем в других семьях, – охотно пояснил Сергей Львович. – Для нас его суждения были беспрекословны, его советы – обязательны. Мы думали, что он знает все наши мысли и чувства… Я плохо выдерживал взгляд его пытливых небольших стальных глаз, а когда он меня спрашивал о чем-нибудь… я не мог солгать. Мы не просто любили его; он занимал очень большое место в нашей жизни.
– Он так много занимался с Вами? – уточнил я.
– Нет, не в этом дело, – качнул головой Сергей Львович. – Воспитывала нас в основном мама. Но впрочем, и он… Отец любил заниматься с нами гимнастикой:
Отец любил сам давать уроки математики… Он задавал нам задачи, и горе нам, если мы их не понимали. Тогда он сердился, кричал на нас. Его крик сбивал нас с толку, и мы уже больше ничего не понимали.
– Он часто сердился? – Я ухватился за это еще одно доказательство аффективно-раздражительной психики больного.
– Раньше да, очень часто. Но в последние годы он сильно изменился. Вообще, было так: если он хорошо работал, все весь день шло хорошо, все в семье были веселы и счастливы, – если нет, то темное облако покрывало нашу жизнь.
Фраза показалась мне весьма характерной: приват-доцент кафедры душевных болезней Московского университета подчеркивал чрезвычайно характерную для эпилептоидов склонность к эпизодически развивающимся расстройствам настроения, расстройствам, могущим возникать как спонтанно, как бы без всякой причины, так и реактивно – под влиянием тех или других неприятных переживаний. Он утверждал, что подобные расстройства отличаются от депрессивных состояний всякого другого рода тем, что в них почти постоянно наличествуют три основных компонента: злобность, тоска и страх. Подобные расстройства настроения могут продолжаться недолго, но могут и затягиваться на день или даже на несколько дней, и именно на эти-то дни и падают наиболее бурные и безрассудные вспышки эпилептоидов. Приведенные Сергеем Львовичем факты вполне укладывались в это описание.
– Для отца не существовало понятий «не могу» или «устал», – продолжил вспоминать мой собеседник. – «Плыви», – коротко бросал он мне, еще совсем маленькому, и отталкивал во время купания на середину пруда. Ну доплыву до берега – похвалит. Но, наверное, если бы я начал тонуть – то он бы меня вытащил… Но тогда я страшно боялся.
Это «наверное» показалось мне весьма показательным.
– Или, бывало, едем верхом, – ухмыльнулся своим мыслям Сергей Львович. – Отец переводит лошадь на крупную рысь. Я стараюсь за ним поспеть. Чувствую, что теряю равновесие. С каждым толчком рыси сбиваюсь все больше и больше. Чувствую, что пропал. Надо лететь. Еще несколько бесполезных судорожных движений – и я на земле. Отец останавливается. «Не ушибся?» – «Нет», – стараюсь отвечать твердым голосом. «Садись опять». И опять той же крупной рысью он едет дальше, как будто ничего и не произошло.
– Лев Николаевич упоминал, что один из друзей называл его «автодиктатом», – произнес я. – Это на самом деле так?
– Наверное, – чуть поразмыслив, согласился Сергей Львович. – Разумеется, никто из нас не мог тягаться с ним в глубине мысли и остроумии, и все… вся жизнь наша была сосредоточена на папе. Даже в праздники, традиционно считающиеся детскими, мы не могли позволить себе расслабиться или шалить…
– Да, он был строг с нами, – раздался голос Александры Львовны. Она незаметно подошла и уже некоторое время стояла в дверях, слушая откровения Сергея. – И он имел право так с нами поступать. Он учил нас многому… Помнишь, как мы экономили сахар и чай для нищих? Мы с Ванечкой пили чай вприкуску, а потом «вприлизку». Куски сахара были красными от крови: мы обдирали себе языки. А отец был в восторге: этим мы невольно продемонстрировали самопожертвование, которое не совсем легко нам доставалось.