Лев Толстой
Шрифт:
Не обращая внимания на грустное настроение жены, Лев Николаевич вновь начинал жить. Был полон планов: писать статьи на религиозные темы, обратиться к юношеству, работать над комментарием к теориям Генри Джорджа по аграрному вопросу. Его опять интересовали события в мире, который он только что собирался покинуть. Потрясло убийство студентом министра внутренних дел Сипягина, который год назад жестоко подавил студенческие волнения. Толстой написал великому князю Николаю Михайловичу: «Это дело ужасно яростью, ненавистью, жаждой мщения, которую вызовет в людях, но это неизбежно и предваряет собой несчастья еще более серьезные, если правительство не изменит линию своего поведения». [627]
627
Письмо от 5 апреля 1902 года.
Опасность для здоровья миновала, близкие стали разъезжаться, и даже Софья Андреевна решила ехать в Москву, чтобы уладить какие-то
628
Дневники С. А. Толстой, 13 июня 1902 года.
Наконец двадцать пятого июня Толстые покинули Гаспру и выехали в Ясную Поляну. В Ялте должны были сесть на пароход до Севастополя, а дальше продолжить путь по железной дороге. На пристани собрались любопытные. Куприн, который отправлялся тем же пароходом, увидел, как из коляски «показалась старческая нога в высоком болотном сапоге, ища подножки, потом медленно, по-старчески, вышел он. На нем было коротковатое драповое пальто, высокие сапоги, подержанная шляпа котелком». На палубе кто-то представил ему Льва Николаевича. Писатель был потрясен: «вместо громадного маститого старца, вроде микеланджеловского Моисея, я увидел среднего роста старика, осторожного и точного в движениях». Толстой захотел пройти на нос корабля, где ютились «переселенцы, армяне, татары, беременные женщины, рабочие, потертые дьяконы, и я видел чудесное зрелище: перед ним с почтением расступались люди, не имевшие о нем никакого представления. Он шел как истинный царь, который знает, что ему нельзя не дать дороги». Позже подъехали новые знакомые Льва Николаевича, и Куприн увидел иного «Толстого, который чуть-чуть кокетничал. Ему вдруг сделалось тридцать лет: твердый голос, ясный взгляд, светские манеры».
В Севастополе Льва Николаевича ожидал спальный вагон, цветы, овации, дамские выкрики…
Вернувшись домой, признался, что великолепие Крыма не могло заменить ему красоты, тишины, климата, крестьян его любимой Ясной. Врачи были единодушны – он должен безвыездно жить в деревне, а значит, к его радости, рушились планы провести зиму в Москве. Ему пришлось перебраться из кабинета под сводами на второй этаж, в две светлые комнаты. Теперь его спальня напоминала монашескую келью с кроватью, табуретом и туалетным столиком, в комнате рядом был кабинет с балконом.
Софья Андреевна, напуганная болезнями мужа, опасалась рецидива и по двадцать раз на дню мерила ему пульс, интересовалась, в порядке ли желудок, горло, легкие, умоляла хорошо укрываться. Всегда не одобрявшая вегетарианский режим Льва Николаевича, тайком добавляла к овощам мясной бульон, чтобы укрепить силы. Вязала мужу шапочки, кроила и шила теплые рубашки. Толстого немного раздражала эта неуемная забота, но он был все-таки счастлив вниманием к нему родных.
Во время прогулок он уходил все дальше, снова стал заниматься гимнастикой и как-то утром, с помощью Саши, сел верхом и уехал, сияя от гордости. Дочь напишет позже, что после болезни его умение радоваться жизни, цветам, деревьям, детям, всему, что его окружало, стало еще заметнее. Однажды, вернувшись с прогулки, побронзовевший от солнца, с растрепавшимися волосами и бородой, показал ей грибы, которые принес в шапке, сказал: «Как хорошо пахнут!» Саша поняла в этот момент, что он действительно выздоровел.
Писатель сел за работу, казалось, спешил успеть сделать как можно больше, пока жив. Конец 1902-го и 1903 год были мирными и очень продуктивными: составил антологию «Мысли мудрых людей», написал «Фальшивый купон», две пьесы – «И свет во тьме светит» и «Живой труп», очерк «О Шекспире и его драме», в котором окончательно высказывал свое отношение к нему: «…прочтя одно за другим считающиеся лучшими его произведения: „Короля Лира“, „Ромео и Юлию“, „Гамлета“, „Макбета“, я не только не испытал наслаждения, но почувствовал неотразимое отвращение, скуку и недоумение о том, я ли безумен, находя ничтожными и прямо дурными произведения, которые считаются верхом совершенства всем образованным миром, или безумно то значение, которое приписывается этим образованным миром произведениям Шекспира»; несколько страниц воспоминаний для Бирюкова – тот трудился над его
Как всегда, его интересовали документы того времени, в котором жили его герои. Собственных воспоминаний и военной жизни в Старогладковской и Старом Юрте было недостаточно для истории наиба Шамиля, одного из правителей Аварского ханства, участника освободительной борьбы кавказских горцев. Толстой обложился книгами, внимательно прочитал «Воспоминания» Полторацкого и Лорис-Меликова, труд Вердеревского «Узник Шамиля», выбрав главное. Просил друзей узнать об основных участниках кавказской войны. В своем вечном стремлении к точности непременно хотел знать масть лошадей Хаджи-Мурата и его сподвижников во время последнего набега. Тетушка Александрин попыталась удовлетворить его любопытство касательно скрытой от всеобщего обозрения жизни Николая I. Лев Николаевич писал ей: «…мне надо совершенно, насколько могу, овладеть ключом к его характеру. Вот для этого-то я собираю, читаю все, что относится до его жизни и характера… Мне нужно именно подробности обыденной жизни, то, что называется „petite histoire“: [629] история его интриг, завязывавшихся в маскараде, его отношение к Нелидовой и отношение к нему его жены… Не осудите меня, милый друг, что, стоя, действительно стоя одной ногой в гробу, я занимаюсь такими пустяками. Пустяки эти заполняют мое свободное время и дают отдых от тех настоящих, серьезных мыслей, которыми переполнена моя душа». [630]
629
Частная жизнь (фр.).
630
Письмо А. А. Толстой, 26 января 1903 года.
Безупречный с исторической точки зрения, «Хаджи-Мурат» тем не менее в первую очередь совершенное литературное произведение. Удивительно, что в период, когда Толстого все больше заботит распространение собственного учения, когда книги «для развлечения» кажутся ему бесполезными и даже вредными, сам он пишет повесть, никоим образом не связанную с его религиозными поисками, захватывающую своей красотой. Не станут ли говорить, что, завершая творческий путь, отдав должное философии, решил доказать себе, что художник в нем по-прежнему жив? Подобные размышления – не более чем кокетство семидесятилетнего старца, схожее с тем, что наблюдал на пароходе Куприн. Рассказывая историю Хаджи-Мурата, Толстой вновь без труда обрел те же свежесть, силу, любовь к жизни, что и сорок пять лет назад, когда писал «Казаков». Только теперь он с гораздо большей серьезностью отнесся к описываемым событиям, изменил масштаб повествования.
В «Казаках» он исследовал изменение мировосприятия молодого аристократа, которого покорила свободная, грубая жизнь горцев, жизнь, частью которой он хотел бы стать, но приходится признать, что на это он неспособен. В «Хаджи-Мурате» главные темы – с одной стороны, подавление свободолюбивого и гордого народа ложной русской цивилизацией, с другой – гибель человека, который пытается убежать от семьи, традиций, веры ради реализации своей мечты о власти. Действие разворачивается около 1850 года. Герой – Хаджи-Мурат – сочетает в себе храбрость, благородство, жестокость, хитрость, детскую наивность. Яростный противник колонизации, питает такую ненависть к Шамилю, который возглавляет сопротивление ей, что решает перейти на сторону русских, чтобы его свергнуть. Рассчитывает, что за это ему заплатят возможностью самому властвовать над кавказскими народами от лица «белого царя». Русские с распростертыми объятьями принимают этого нежданного и влиятельного союзника, сулят ему многое. Но, убегая от собратьев, Хаджи-Мурат оставляет в руках Шамиля свою семью и теперь мечтает лишь об одном – вернуться и силой вызволить обеих жен и сына. Русские, не доверяя ему, противятся операции, бессмысленной и с политической, и с военной точки зрения. Хаджи-Мурат становится фактически пленником: ему воздают почести, но лишают его свободы действий. Оторванный от родных, он начинает скучать, задыхаться, как цветок репейника, о котором пишет Толстой в начале повести. Чтобы увидеть семью и вернуться к привычной свободной жизни, обманывает следящих за ним и предпринимает безумную экспедицию, которая, он знает, обречена на неудачу.
Толстой не пытается оправдать этого предателя и вероотступника, но делает его достойным снисхождения, скрупулезно анализируя разрушительное воздействие на него желания властвовать. Жажда власти – болезнь, которая разрушает даже сильного духом, одержимый желанием вытеснить Шамиля, Хаджи-Мурат сам готовит свое поражение. Он одновременно жертва и своего стремления к власти, и тех, у кого эта власть есть, и Шамиля, и царя. Быть сторонником царя оказывается столь же опасно, как противником Шамиля. «Меня здесь занимает не один Хаджи-Мурат с его трагической судьбой, – говорил Толстой, – но и крайне любопытный параллелизм двух главных противников той эпохи – Шамиля и Николая, представляющих вместе как бы два полюса властного абсолютизма – азиатского и европейского». [631]
631
Шульгин С. Н. Из воспоминаний о гр. Л. Н. Толстом.