Лев Толстой
Шрифт:
Часть IV
Соня
Глава 1
Женитьба
Бывая в семье Берсов, Лев испытывал двойственное чувство: он погружался в прошлое, смутно ощущая, что стоит на пороге будущего. Прошлому принадлежала Любовь Александровна Берс, урожденная Иславина, подруга детства, старше его на три года. Он ее когда-то из ревности столкнул с балкона. Будущему – ее дочери. Отец Любови Александровны – Александр Михайлович Исленьев – был известный любитель женщин и неутомимый игрок, не раз принимавший участие в похождениях самого Толстого, ставший Иртеньевым в «Детстве». Личная жизнь Александра Михайловича складывалась весьма непросто. Он тайно женился на Софье Петровне Завадовской, которая жила врозь со своим мужем графом Козловским, приложившим все усилия, чтобы брак этот признан был недействительным. В результате, шестеро детей Исленьева и Завадовской оказались незаконными и носили фамилию Иславиных. Софья Петровна умерла, и после положенного траура Александр Михайлович женился вновь, на красавице Софье Александровне Ждановой, [346] от которой у него появилось еще
346
«Belle Flamande» из «Детства».
Дочь его, Любовь Александровна, в шестнадцать лет вышла замуж за молодого врача с немецкими корнями Андрея Евстафьевича Берса, в которого влюбилась, когда тот лечил ее от горячки. Он был на восемнадцать лет старше своей пациентки, к тому же ему часто ставили в упрек его немецкое происхождение (один из его предков послан был прусским королем в Россию при Елизавете обучать солдат военному искусству). Но дело это давнее, у Андрея Евстафьевича была лишь восьмая часть немецкой крови, что до разности в возрасте, она не помешала ему стать отцом тринадцати детей, из которых выжили восемь – пятеро мальчиков и три девочки.
Преданный семье, долгу и науке, доктор Берс исполнял обязанности врача при императорском дворе в Москве и обитал в крохотной, темной квартире на территории Кремля. Комнаты были расположены анфиладой, в тесном кабинете с трудом помещался один посетитель, дети спали на продавленных диванах. Но никто из приходивших к Берсам не мог остаться равнодушным к веселью, царившему в этом мирке, чистому детскому смеху. В 1862 году дочерям Андрея Евстафьевича и Любови Александровны исполнилось двадцать, восемнадцать и шестнадцать лет. Двери их дома всегда были распахнуты, столы накрыты, и множество студентов и кадетов, привлеченных обаянием молодых девушек, собирались здесь. Как и во многих других московских домах, многочисленные слуги, вечно голодные и совершенно бесполезные, толпились в прихожей, подъедали остатки за хозяевами и спали на пороге и даже в стенных шкафах. Крепкая тяжелая мебель с несусветной обивкой не украшала квартиру, но была очень удобна. Бедные родственники, не имевшие никаких занятий, чудом занесенные к Берсам, оседали, пускали корни, оставались на годы, иногда на всю жизнь. В то время в патриархальной, простодушной Москве помимо официальных приглашений на ужины и балы существовали так называемые «свечные» приглашения. Те, кто готов был принять гостей, ставили у окна, выходящего на улицу, канделябр с зажженными свечами. Знакомые, проезжавшие мимо дома, знали, что им будут рады, и звонили в дверь. Если кто-то чувствовал скуку у себя дома, посылал слугу посмотреть, нет ли у кого «свечного» приглашения. Посланный возвращался и докладывал. Оставалось только выбрать, у кого провести вечер. Улицы всегда были грязны, плохо освещены. Воду доставляли в бочках. У Берсов в целях экономии использовали для освещения только сальные свечи. Это же сало в виде мази или компресса применяли для лечения насморка и кашля. Но чтобы угадать будущее, нужен был воск – его девушки растапливали тайком и смотрели на получившиеся причудливые очертания.
С первыми весенними днями семейство перебиралось в Покровское-Стрешнево, всего в двенадцати верстах от города, так что поклонники девиц продолжали приезжать с визитами. Ночи, полные звезд и соловьиного пения, запах травы и сирени, все здесь кружило голову. У каждой – Лизы, Сони и Тани – были свои мечты, каждая презирала мечты другой. Когда приезжали молодые люди, играли на фортепьяно в четыре руки, танцевали, разыгрывали сценки, обменивались влюбленными взглядами, и когда поздно вечером девушки наконец оказывались в своих постелях, то не в силах были уснуть, так билось сердце.
Однажды, зимним вечером, собравшиеся были особенно оживлены: горели все свечи, пыхтел самовар, установленный среди котлет и сладких пирогов, прибывали все новые приглашенные, заиндевевшие, с покрасневшими от мороза носами. Хозяйки, с уложенными волосами, принаряженные, устремлялись им навстречу под крики гувернантки: «Слишком холодно! Не подходите к ним!»
Выросшие в строгости под неусыпным надзором матушки, все три отличались редким очарованием. Старшая, Лиза, была красива, чрезвычайно спокойно принимала поклонение, никогда на провоцируя на дальнейшие шаги, спорила о литературе, философии, улыбалась снисходительно, когда сестры, желая уколоть, называли ее «профессоршей». Младшая, Таня, наоборот, вся была непоседливость и нежность. Она вздыхала над бесчисленными романами, которые читала, но тут же корчила рожицу и разражалась смехом перед зеркалом. У нее было худенькое лицо, с полными губами, большим носом и черными глазами, светившимися умом и весельем. Она хотела стать то танцовщицей, то певицей, то матерью семейства. Ей был дан чудный голос, и Толстой с комичной почтительностью называл ее «M-me Viardo». Соня была обаятельнее, чем Лиза, не так непосредственна, как Таня. У нее – великолепная осанка, прекрасный цвет лица, темные волосы, белоснежная улыбка и огромные, темные, немного близорукие глаза, которые внимательно смотрели, обвораживая и волнуя. Характер у нее был твердый, волевой, но немного меланхоличный, и, по словам Татьяны, казалось, что она не доверяла счастью, «не умела взять его и всецело пользоваться им». Девушка много читала, сочиняла сказки, писала акварели, играла на фортепьяно и мечтала посвятить себя воспитанию детей. В семнадцать лет получила диплом учительницы. Студент, готовивший ее к экзамену, пытался внушить ей идеи материализма и атеизма, но она скоро снова вернулась к вере в Бога. Как и сестры, Соня ожидала любви и замужества. Друг ее брата, учившийся с ним в кадетском корпусе, Митрофан Поливанов ухаживал за ней, и она часто и не без удовольствия думала о том, что дело закончится женитьбой и когда-нибудь ей предстоит стать «генеральшей» Поливановой.
Судьба сестры Лизы казалась более прихотливой – все считали, что
Она помнила, как в 1854 году он пришел в Кремль к ее родителям. Ей было тогда десять лет, Толстой носил военную форму и собирался отправиться в Дунайскую армию. После его отъезда девочка повязала ленточку на низкий стульчик из красного дерева, на котором гость сидел. Соня заучивала наизусть отрывки из его повестей, а несколько строчек, выписанных из «Детства», всегда носила с собой как талисман. В 1856 году Лев Николаевич появился вновь, все еще в форме, с рассказами о войне и планами новых произведений. Он уже почти расстался с армией, но счастливым не выглядел. Потом стал меньше писать, путешествовал, занимался устройством деревенских школ. Этот человек не был красив: среднего роста, коренастый, жилистый, мускулистый, с лицом, заросшим всклокоченной бородой, из-за которой проглядывали сочные губы, кривым носом и острым взглядом серо-стальных глаз. Мужик с мозолистыми руками и взглядом фантазера. Его привыкшее к свободе деревенской жизни тело неуютно ощущало себя в светской одежде, которую приходилось носить в Москве. Он казался ряженым, это приводило его в бешенство. Ему было уже тридцать четыре. Старик! К несчастью, он лишился зубов, и девушки с сожалением обсуждали это между собой. Но Лиза считала зубы не главным, замужество для нее означало свой дом, положение в обществе – графиня Толстая… Сестры смеялись над ней, потому что, когда граф приходил, она менялась в лице, щебетала что-то, «миндальничала». Соне иногда казалось, что ей удалось бы лучше, чем сестре, сделать писателя счастливым. Но с кем поделиться своими мыслями, никто из близких не смог бы ее понять. Перед тем, как лечь спать, она долго молилась перед иконами, Таня наблюдала за ней краем глаза. Однажды, когда свеча уже не горела и они засыпали, младшая сестра тихо спросила:
«– Соня, tu aimes le comte? [347]
– Je ne sais pas, [348] – тихо ответила она; по-видимому, ее не удивил мой вопрос.
– Ах, Таня, – немного погодя заговорила она, – у него два брата умерли чахоткой.
– Так что же, он совсем другого сложения, чем они. Поверь, папа лучше нас знает». [349]
Соня долго не могла заснуть. Вскоре, чтобы облегчить сердце, начала писать повесть. У героини, Елены, очаровательной молодой девушки с черными глазами и характером страстным, было две сестры: старшая, холодная Зинаида, и младшая, тоненькая, непоседливая, нежная Наташа. И хотя за Еленой (читай Соней) ухаживает молодой человек двадцати трех лет (читай Поливанов), ее интересует только давнишний друг семьи, человек немолодой, не слишком привлекательной внешности Дублицкий (читай Толстой). Дублицкий собирается жениться на несимпатичной ему Зинаиде, но все больше увлекается Еленой. Сердце девушки разрывается между долгом и любовью, и она собирается уйти в монастырь… Эту историю, столь прозрачную, Соня прочитала младшей сестре, которая нашла ее восхитительной. Но показать графу не решилась.
347
Ты любишь графа?
348
Не знаю (фр.).
349
Кузминская Т. А. Моя жизнь дома и в Ясной Поляне.
Заканчивался июль, когда в Москву вновь приехал Толстой, потрясенный проведенным у него в Ясной обыском. Бледный, нервный, с горящими глазами, говорил о том, что эмигрирует, если власти не попросят у него прощения. Сидя с краю стола, Соня не сводила с него взгляда и молча молила не уезжать из России. Через несколько дней он вернулся в Ясную, а спустя некоторое время Любовь Александровна внезапно решила навестить отца в Ивицах и взять с собой дочерей и сына Володю. Ивицы располагались недалеко от имения Толстого, где в то время гостила Мария Николаевна, к которой Любовь Александровна была очень привязана в детстве. Она намеревалась увидеться с ней. Но кроме того, ей хотелось посмотреть на берлогу этого «медведя» Льва Николаевича, «обложить» его и принудить к действию, чтобы после месяцев колебаний он наконец попросил руки Лизы. Полной этих хитрых материнских замыслов, ей удалось убедить мужа в необходимости отъезда. Заказаны новые платья дочерям, нанята «анненская» шестиместная почтовая карета, нагрузили ее так, что рессоры затрещали. Оставив озабоченного доктора, махавшего им вслед платком, путешественники исчезли в облаке пыли.
После суетного дня в Туле, возбужденные, они двинулись в сторону Ясной. Вокруг расстилались кукурузные поля, лес на Засеке был густым и темным, а деревни с домами под соломенными крышами – светлыми и приветливыми. Соне нравилось все, все говорило ей о хозяине этих мест, бородатом графе с лучистыми глазами. Вечерело, когда карета въехала между сторожевыми башенками в парк. Девушки увидели ряды берез, лип, огромные кусты сирени, высокую траву, усыпанную золотыми цветами. Казалось, все растет здесь в полном беспорядке и чувствует себя весьма вольготно. Сквозь листву проглядывал белый дом с античным фронтоном и крытой террасой. Умелец-плотник вырезал на ее дощечках петуха, лошадку, женщину с разведенными в стороны руками. Портьеры из плотной ткани закрывали окна.
Любовь Александровна предупредила о своем приезде, но точной даты не назначила. От звука колокольчиков дом, погруженный в темноту, начал просыпаться. Пока слуги возились с багажом, Берсы попали в объятия сначала Марии Николаевны, потом их приветствовала по-французски тетушка Toinette, подоспевшая в сопровождении своей компаньонки Натальи Петровны. Девушки сделали реверанс. Все говорили разом: «Как Соня на вас похожа!.. Таня так похожа на бабушку!..» Толстой появился внезапно и такой радостный, что показался Соне помолодевшим.