Лев Троцкий. Большевик. 1917–1923

Фельштинский Юрий Георгиевич

Перед отъездом Троцкий требовал, чтобы ему дали возможность взять с собой своих секретарей — Сермукса и Познанского. В этом ему отказали. Сталин по собственному опыту знал, что без секретариата работать куда сложнее, чем с секретарями. Облегчать Троцкому условия работы он не планировал. Тогда верные сотрудники решили ехать вместе с Троцким полулегально. Они купили билеты на поезд, отправлявшийся 16 января, в день запланированной высылки Троцкого, и уехали из Москвы на сутки раньше. Узнав в дороге, что высылка Троцкого отложена, они слезли на какой-то промежуточной станции и ждали следующих поездов, дождавшись поезда со своим шефом. Вот как вспоминал встречу с Сермуксом и Познанским на станции Арысь, недалеко от Чимкента, где поезд остановился на длительное время, Л. Седов: «Утром направляюсь на станцию, авось найду товарищей, о судьбе которых мы всю дорогу много говорим и беспокоимся. И действительно: оба они тут как тут, сидят в буфете за столиком, играют в шахматы. Трудно описать мою радость. Даю им понять, чтобы не подходили: после моего появления в буфете начинается, как всегда, усиленное движение агентов. Тороплюсь в вагон сообщить открытие.

Общая радость».

Когда стемнело, Седов встретился с Познанским и передал ему указание отца ехать в Ташкент и там ожидать дальнейших инструкций, а Сермуксу добираться до Алма-Аты, но пока в контакт с ним не вступать. На десятый день медленного путешествия изгнанников наконец догнал багаж, что позволило оставшиеся сутки знакомиться с районом Алма-Аты по описаниям Семенова-Тян-Шанского, а Троцкому, кроме того, начать приводить в порядок приготовленные секретарями письменные принадлежности и бумаги, над которыми он собирался работать.

Конечной станцией был Пишпек (Фрунзе). Далее железнодорожной линии не было. Троцких пересадили на грузовик [747] , везший их, пока была возможность. Затем по высокогорной, непроходимой для автотранспорта дороге ссыльные передвигались на телегах. Заключительная часть пути была более комфортной, по крайней мере поначалу: ехали на автобусе, высланном навстречу из Алма-Аты.

Теперь ссыльных сопровождал еще и новый конвой. Начальник прежней охраны — Кишкин — заблаговременно попросил у Троцкого документ, подтверждающий, что у Троцкого во время пути по железной дороге к конвою не было претензий и жалоб, что обращались с ними вежливо и корректно. Чины ОГПУ подстраховывались на случай возвращения Троцкого во власть. Поверить в то, что карьера вождя революции и всесильного наркома навсегда завершилась, было трудно даже чекистам. «Если оставить в стороне контрреволюционный характер ссылки меня по 58[-й] ст[атье], а также возмутительные условия отправки меня и моей семьи из Москвы, зависевшие, очевидно, не от конвойной команды и ее начальника гр. Кишкина, то в отношении следования по железной дороге я не имею никаких претензий к гр. Кишкину, который для облегчения мне и моей семье следования сделал все, что мог, в рамках данного ему свыше поручения» [748] , — указал Троцкий в «свидетельстве» Кишкину, предусмотрительно оставив себе копию этого документа.

747

Архив Троцкого. Фонд 13. T-1161.

748

Там же. T-1099; Троцкий Л. Дневники и письма. С. 18.

Первая ночевка была на старой почтовой станции. Троцкий и Седова разместились на столе, а сын — на стоявшей рядом скамейке. «Совсем не похоже на кремлевскую квартиру!» — заметила Наталья с иронией. Троцкий тоже отнесся к ситуации с иронией. Наверное, вспоминалась революционная молодость. Во имя идеалов революции он и сейчас готов был жертвовать комфортом.

Зимняя переправа через Курдайские горы (отроги Киргизского хребта) была очень тяжелой. Снежные заносы вместе со жгучим морозом создавали непосредственную угрозу для жизни всей группы. На третьи сутки, уже глубокой ночью, автобус достиг наконец Алма-Аты. Троцкий с семьей были размещены в двух комнатах гостиницы «Джетысу» (в переводе с казахского «Семиречье»). Соседние номера были заняты конвоем и местными агентами ОГПУ. При проверке багажа, однако, выявилась нехватка двух чемоданов, как раз тех, где снова оказалась книга Семенова-Тян-Шанского и письменные принадлежности. Чемоданы были потеряны в суматохе при пересадке в автобус. Начальник конвоя Кишкин, чувствуя свою вину перед Троцким и опасаясь взысканий и от Троцкого, и от московского начальства, пытался переложить ответственность на новую охрану. Троцкий, поддавшись влиянию Кишкина, тоже вновь ощутил себя руководителем государства и строго телеграфировал в Москву Менжинскому: «Два чемодана [с] книгами [и] бельем утеряны [на] участке Фрунзе — Алма-Ата без [присутствия] Кишкина. Лекарства, бывшие [в] ящике, действительно сохранились. Конвойные Аустрин [и] Рыбкин прекрасно знают [об] утрате чемоданов. Пытались ошибочно заменить их чемоданами других пассажиров [749] . Обязались возместить пропавшее, взяли списки утерянных вещей. Отрицание Кишкина [что он тут ни при чем] неуместно» [750] .

749

Последняя фраза из телеграммы была вычеркнута и осталась только в исходном оригинале, сохранившемся у Троцкого.

750

Копия телеграммы сохранилась в Архиве Международного института социальной истории в Амстердаме (Фонд SIBL. Папка 2369 (1). См. также: Троцкий Л. Дневники и письма. С. 19.

Так Троцкий оказался в своей третьей, на этот раз советской ссылке, из которой бежать было невозможно, тем более для такого именитого лица, находившегося в изгнании вместе с семьей. К тому же, при всем своем неприятии все более четко оформлявшегося сталинского режима, существовавшая власть рассматривалась им не как политически враждебная, а только как допускавшая серьезные отклонения от правильного курса, отклонения вполне, по его мнению, исправимые. Изгнанник по-прежнему ставил своей задачей не свержение существовавшей власти, тем более насильственным путем, а изменение ее политики, прежде всего при помощи замещения «центристского», как он определял,

руководства Сталина новыми людьми, что автоматически повлекло бы за собой возвращение Троцкого в Москву и не просто политическую реабилитацию со снятием клейма оппозиционера, проводника меньшевистского уклона, «двурушника» и прочее, а признание курса левой оппозиции Троцкого единственно правильным, практически выполнимым реальным курсом — «генеральной линией» партии.

2. Привилегированный ссыльный

Первый месяц Троцкий с семьей оставался в гостинице. Условия жилья и быт были не из лучших. За две крохотные комнаты необходимо было платить из собственного кармана. Комнаты не имели элементарных санитарных удобств (ванной, туалета), к которым при всей непритязательности семьи она успела привыкнуть как к необходимому условию, обеспечивавшему сносное существование и возможность умственного труда. Правда, Наталье Ивановне предоставили возможность пользоваться кухней, но все кухонное оборудование было сломано, приходилось пользоваться ресторанной пищей, одновременно дорогой и малосъедобной, «гибельной для здоровья», как написал Троцкий 31 января в телеграфной жалобе на имя Калинина и Менжинского: «Мы поселены ГПУ [в] гостинице [в] условиях, близких тюремным», — говорилось в этой телеграмме, несколько сгущающей краски [751] .

751

Архив Троцкого. Фонд 13. T-1103; Троцкий Л. Дневники и письма. С. 19.

Из новой (февральской) телеграммы стало понятнее, почему Троцкий указывает на тюремный режим алма-атинской гостиницы. Троцкий настаивал, что фактически произошла подмена ссылки арестом: «Условия тюремного заключения можно создать в Москве. Незачем ссылать [за] 4 тысячи верст», — негодовал Лев Давидович, вспоминая, вероятно, сравнительно комфортные условия его первой ссылки по приговору царского суда в Восточную Сибирь в годы юности. Особенно раздражал его теперь отказ начальника местного управления ГПУ разрешить Троцкому пойти на охоту [752] .

752

Архив Троцкого. Фонд 13. Т-1108; Троцкий Л. Дневники и письма. С. 19.

Все же, попытавшись несколько припугнуть Троцкого суровыми условиями, власти явно не собирались пока слишком прочно завинчивать гайки, хотя за самим Троцким и его перепиской было установлено самое тщательное наблюдение. Все письма просматривались сотрудниками ОГПУ; ежемесячные — но не ежедневные и не еженедельные — справки посылались Сталину и Менжинскому [753] . Троцкий теперь интересовал Сталина раз в месяц. Правда, копии писем Троцкого обычно посылались высшим партийным чиновникам для ознакомления и ориентировки в борьбе против «троцкизма», о чем свидетельствует, например, толстая папка с этими копиями и другими документами оппозиции в архивном фонде ЦК КП(б) Украины (это были материалы, которые по личному распоряжению Сталина направлялись генеральному секретарю украинской компартии Кагановичу) [754] . По всей видимости, возможность переписки, хотя с трудностями и ограничениями, была сохранена для того, чтобы было легче, лучше и удобнее держать под наблюдением и сосланных, и оставшихся на свободе оппозиционеров, знать об их взглядах, мнениях и намерениях, а в перспективе использовать всю эту информацию для реального раскола оппозиции и для будущих расправ с ее руководителями.

753

Andrew C., Mitrokhin V. The Mitrokhin Archive. P. 51–52.

754

ЦДАГОУ. Ф. 1. Оп. 20. Од. зб. 2651.

По прибытии в Алма-Ату Троцкий стал принимать меры для установления связей с разбросанными по разным отдаленным уголкам страны единомышленниками. Конец января — февраль 1928 г. были временем рассылки многочисленных телеграмм и открыток, которые члены семьи и сосланные оппозиционеры отправляли Троцкому, зная только то, что он, по-видимому, находится в Алма-Ате. Поэтому адрес был простой: Алма-Ата, почта, до востребования, Седову, тем более что не только сын Лев носил фамилию своей матери, но и у самого Троцкого был паспорт на фамилию жены. Сделано это было в какой-то момент из бюрократических и конспиративных соображений (на псевдоним Троцкий советская бюрократическая машина паспорт выдать не могла, а получать паспорт на фамилию Бронштейн вождь российской революции, пытавшийся убежать от своего еврейского происхождения, посчитал политически неправильным, остановившись на фамилии жены).

Зная о том, что власти проводят перлюстрацию и копирование писем, оппозиционеры, разумеется, писали свои письма с учетом этого. Поэтому в письмах и телеграммах, особенно первых, почти полностью отсутствовала информация по существу и тем более какие бы то ни было политические оценки. 26 января Сергей Седов телеграфировал семье: «Получили две телеграммы. Дорожных [посланных по дороге в ссылку] — нет. Высылаем вещи. Здоровы, целуем». На следующий день жена Льва Седова Анна из Москвы послала мужу телеграмму, полную намеков и иносказаний: «Безмерно обрадована благополучным прибытием [в] Алма-Ату. Приехав домой, застала гостей. Наши домашние здоровы. Сильно заболел Давид [с] ребятами. Александра переехала. Живем дружно. [В] понедельник был врач. Делали дезинфекцию. Все хорошо, не беспокойтесь. Настроение у меня бодрое, получила твою, мамину телеграмму. Вещи днями вышлем. Целую тебя, маму, папу. Анюта ».