Лев Троцкий
Шрифт:
А вслед за этим шли уже совершенно маниловские рассуждения с уверенностью не только в их абстрактной правоте, но и с убеждением, что их будет выполнять обширная армия сотрудников, которых на самом деле у Милля не было: «…Серьезной гарантией может явиться только правильная организация на основах, с одной стороны, точного разделения труда, с другой, коллективного руководства. Я по-прежнему того мнения, что каждый из руководящих товарищей должен был бы взять на себя — помимо своей основной работы — какой-нибудь участочек в Париже (район, группу, завод и пр.). Разумеется, без нарушения общей схемы организации. Во-первых, мы будем иметь некоторое соревнование на практической арене, где это соревнование может дать только положительные результаты. Во-вторых, все предложения и методы будут непосредственно проверяться самими руководителями, большинству которых как раз и не хватает практического опыта». Так полководец с микроскопическим офицерским корпусом, но почти без солдат, тщетно рассчитывал на целую армию, для которой он серьезно разрабатывал конкретные оперативные планы, не понимая, что выполнять их некому.
Письма Троцкого вначале следовали каждые несколько дней, а иногда и ежедневно. Несчастный Милль на первых порах пытался соответствовать надеждам, планам и поручениям, которые на него возлагались. Однако в ответ появлялись все новые задания, выражались недовольство и раздражение тем, что не все выполняется немедленно, а за этим появлялись упреки и даже оскорбления по адресу Милля.
Поддерживая во Франции фракцию Молинье, Троцкий требовал от Милля, чтобы он активно включился во внутреннюю борьбу во французской Лиге против Навилля, причем не жалел для последнего самых жестких определений и сравнений. Вот выдержка из письма от 10 января 1931 года: «То, что Навилль сфабриковал критическую резолюцию, не имеет ровно никакой цены. Бухарин фабриковал такие резолюции десятками, чтобы под видом критики британских оппортунистов обеспечить дальнейшее подчинение британской компартии этим самым оппортунистам. Неужели же вы думаете, что можно рвать со Сталиным, Томским, Бухариным для того, чтобы делать уступки их маленьким подражателям?» [1289]
1289
HU.HL, bMS Russ 13.1. Т 9092.
Письмо от 2 июня 1931 года [1290] предрекало разрыв. В нем говорилось: «Ваши два последних письма еще более укрепляют меня в мысли, что дело с Секретариатом в Париже не пойдет. Члены Секретариата, в том числе, к сожалению, и постоянный член его (речь шла о самом Милле. — Г. Ч.), заняты всем, чем угодно, только не своими прямыми обязанностями. Секретариат есть фикция, и нужно себе это прямо сказать».
Отношения с Миллем были безвозвратно испорчены. Вскоре Троцкий узнал, что Милль вступил в контакт с полпредством СССР и вслед за этим возвратился на родину.
1290
HU.HL, bMS Russ 13.1. Т 9118.
Так Троцкий, измеряя собственным аршином людей с иными представлениями, предпочтениями, способностями, не понимая, что иных работников в его распоряжении нет, подрубал тот сук, за который держались течения его сторонников и полусторонников.
Однако его авторитет оставался высоким, его обаяние в оппозиционных коммунистических кругах сохранялось. На смену одним сторонникам, которые уходили либо в официальные компартии, либо в социал-демократию или к либералам, то ли вообще отказывались от политической деятельности, приходили новые энтузиасты.
Копенгаген и вторая предварительная конференция
Каждый раз, когда Троцкий обращался в посольства европейских стран с просьбой о предоставлении ему въездной визы на постоянное жительство или хотя бы на время — для лечения, дружеских встреч, — он получал отказ. Он не имел возможности принять участие в предварительной конференции в Париже — даже не обращался по этому поводу с просьбой о визе, зная, что его не впустят, и не желая создавать затруднений для организаторов конференции в виде повышенного полицейского внимания.
Единственным случаем, когда власти западноевропейского государства положительно откликнулись на ходатайство Троцкого, было разрешение социал-демократического правительства Дании на посещение им и его супругой Копенгагена для выступления с лекцией по приглашению студенческой организации. Лекция посвящалась 15-летию Октябрьского переворота в России. Узнав о ходатайстве, полпред СССР в Дании М. В. Кобецкий предупредил датские власти, что допуск Троцкого в Копенгаген приведет к ухудшению взаимоотношений с СССР. [1291] Своего решения правительство не изменило, хотя обусловило предоставление визы тем, что лекция будет носить «строго научный характер, и лектор не будет вмешиваться во внутренние дела Дании». [1292] Франция выдала транзитную визу без права остановки.
1291
Trotsky L. Writings (1932). New York: Pathfinder Press Inc., 1973. P. 335–336; Бюллетень оппозиции. 1932. № 32. C. 39.
1292
Бюллетень оппозиции. 1932. № 32. С. 36.
Так осенью 1932 года Лев Давидович и Наталья Ивановна впервые после высылки покинули окрестности Стамбула, чтобы побывать в Западной Европе. Помимо самого выступления и предполагаемых встреч с коммунистическими оппозиционерами, знакомств и контактов, они радовались возможности посмотреть новые места и вспомнить города, в которых бывали уже за два десятилетия до этого.
Троцкий выступил 27 ноября на стадионе Копенгагена в присутствии примерно 2500 человек. Значительная часть пришла из любопытства, чтобы взглянуть на знаменитую скандальную фигуру и послушать речь человека, осмеливавшегося выступить против советского властителя. Но немало было и страстных друзей и врагов. Сторонники, которых было значительно меньше, неоднократно прерывали его возгласами одобрения. Вначале слышались обвинительные выкрики и даже свист, но ораторское искусство Троцкого, которое, как оказалось, ничуть не угасло за пять лет, когда он был лишен возможности выступать на публике, привлекло к нему симпатии почти всей аудитории. Так что вскоре противники замолчали, а наиболее удачные места выступления все чаще прерывались аплодисментами.
На одном дыхании была произнесена большая речь, содержавшая попытку доказать закономерность и неизбежность Октябрьской революции и перспективы развития всего человечества по ее образцу. Организаторы попросили власти разрешить трансляцию выступления по национальному радио под нейтральным названием «Что такое Октябрьская революция», но получили отказ, мотивированный отрицательным решением короля. [1293]
Троцкий говорил по-немецки, которым владел в достаточной степени, чтобы произносить на нем политические речи. Он, правда, начал выступление извинениями по поводу незнания датского языка, что лишало его «возможности следить непосредственно, по первоисточникам и в оригинале, за скандинавской жизнью и скандинавской литературой. А это большая потеря!». Сразу понравившись этими словами аудитории, оратор выразил теплые чувства к Дании и ее столице, а от высказанных симпатий плавно перешел к истории и политике.
1293
HU.HL, bMS Russ 13.1. Т 3469–3472.
Последовал рассказ, который Троцкий представлял как беспристрастный анатомический срез, но по существу являвшийся апологией того дела, за которое главную политическую ответственность несли Ленин и он сам. При этом он продемонстрировал хорошее знание политической и художественной литературы, в том числе новейших изданий, чем буквально щеголял, вплоть до содержания книги итальянского фашистского теоретика Курцио Малапарте, который в этой книге об Октябрьском перевороте «заставлял» Ленина и Троцкого вступать в диалоги (первый у него стоял на национальной, второй — на интернациональной почве).
Лектор ни словом не упоминал ни Сталина, ни верхушку ВКП(б) в целом, как будто страна жила и развивалась в каком-то пространстве, где действуют объективные законы, но нет руководителей. Причины были ясны: вступление в дискуссию по поводу сталинизма вызвало бы недовольство датских властей и негодование полпредства СССР. Полпреду Кобецкому можно было посочувствовать: в результате недовольства Сталина его голова могла скатиться с плеч на несколько лет раньше, чем это произошло в действительности. [1294]
1294
Михаил Вениаминович Кобецкий (1881–1937) был секретарем Исполкома Коминтерна в 1920–1921 годах, затем в 1921–1923 годах являлся заместителем председателя Исполкома Коминтерна. С 1924 года на дипломатической работе: полпред СССР в Эстонии, а вслед за этим в Дании. В 1933–1937 годах служил представителем Совнаркома СССР в Закавказской Федерации. Арестован и расстрелян без суда во время «большого террора».