Левая Политика, № 16 2011. От сект к партии
Шрифт:
В книге рассматриваются два сценария, по которым может пойти мир в связи с всё большим распространением анархических принципов циркуляции информации в сети: «Восстание против карателей» и «Эпоха возможностей». Первый предполагает введение строгого законодательства касательно распространения информации в сети: никакой анонимности, закрытие сайтов с «незаконным» контентом, проигрыватели могут воспроизводить только тот контент, на который куплены права и т. д. Такая жёсткая система наблюдения и контроля спровоцирует возникновение децентрализованной пиратской сети PirateNet, которая будет бороться с ограничениями и слежкой. Стоит отметить, что на данный момент уже существует ряд анонимизирующих одноранговых сетей, таких как FreeNet.6
Второй сценарий — это свободный доступ к исходным кодам, открытый легальный контент. Массовая демократизация освободит ресурсы для производства, научных исследований и творчества. Между продуктами, распространяемыми на коммерческой и анархической основе, не будет непроходимой границы. Общий экономический рост будет невелик, зато это позволит добиться благосостояния большего числа людей.
Анархономика бросает вызов компаниям и вообще иерархическим структурам. Сети быстро растут и заменяют собой иерархические принципы организации.
Отдельным важным пунктом является появление 30-принтеров, которые переносят принципы киберкоммунизма в материальное пространство. Такое оборудование откроет возможность для автоматизированного производства в небольших размерах. Соответственно любую вещь, представленную в цифровом виде, можно будет с помощью недорого сырья воплотить в материальный объект. Мы наблюдаем, как перешла в цифровой формат киноиндустрия, музыкальная индустрия, как неизбежно перестраивается в него издательский сектор. Стоимость того, что так или иначе оцифровано, а всё идёт к тому, чтобы быть оцифрованным, стремится неизбежно к нулю. Таким образом, с помощью новых технологий широкий спектр материальных и нематериальных объектов станет доступным для гораздо более широкого круга людей, чем сейчас. Примером опенсорсного объекта, который, по мнению некоторых, может решить проблему голода на земле, является спирулина.7
Несмотря на то, что больший раздел этого сборника посвящён тому, как в условиях анархономики возможно выживание и процветание капитала, её надо обязательно читать левым, которым следовало бы сделать из тех тенденций, которые описаны в работе, свои выводы. Понять, как при таких особенностях экономической системы можно изжить капитал: как из реального, так и из виртуального пространства.
Фактически мы видим описание тех надвигающихся событий, которые как раз должны стать условиями для появления нового общества, где прежние принципы экономики окажутся бессильными, что станет благодатной почвой для формирования новых принципов взаимодействия. Капитал будет стремиться выжить в любых условиях, сам факт существования «Копенгагенского института исследований» говорит о том, что бизнес уже гораздо более подготовлен, нежели сторонники левых идей, к надвигающимся переменам. Таким образом, неплохо было бы озадачиться тем, что мы можем их подготовке противопоставить.
Бытие свободного покроя
Пётр Сафронов
Чухров Кети. Быть и исполнять: проект театра в философской критике искусства. СПб.: Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2011
Книгой Кети Чухров издательство Европейского университета открывает серию «Эстетика и политика», выходящую под научной редакцией Артёма Магуна. Однако не эстетика и не политика выполняют сюжетообразующую функцию на протяжении всех восьми глав рецензируемого издания. В центр выдвинуто понятие исполнения — до и помимо того, как оно присвоено кем-либо. Обилие подробных искусствоведческих и культурологических экскурсов, развивающихся в диапазоне от фильмов Михаэля Ханеке до диалогов Платона и обратно, мешает уверенной реконструкции авторского смысла понятия «исполнение». Тем не менее, можно утверждать, что в концепции Чухров именно исполнение оказывается наиболее подходящим именем для освободительной деятельности, которая, вырастая из самой реальности, оказывается в состоянии её переоценить и произвести. Существующее в исполнительском режиме искусство распределено между реальным и воображаемым, известным и неизвестным, доступным и недоступным. Изменение этих соотношений составляет суть процесса игры, то есть такого «пребывания в росте, которое не накапливает приобретения, которое теряет приобретаемое
и чем дальше движется вперёд, тем больше не бережёт пройденное» (с. 90).
Развитие игры требует от исполнителя воли к самоотрицанию, к отказу от единоличной оккупации позиции возвышенного. Исполнение собственного исполнения преобразует действующего в «театрального перформера» (с. 46). Логика исполнения строится на создании зазора «между одновременной включённостью исполнителя, артиста в экзистенцию и выключенностью из неё» (с. 46). Это выключение из экзистенции мобилизует творческое производительное отношение к реальности, в которой «всё — и бытие, и жизнь, и социум, и человек — составляют открытый динамический процесс» (с. 226). Такое отношение к действительности, согласно Чухров, характерно прежде всего для авангарда, понятого вне жёстких пространственных и временных рамок. Авангард производит себя как искусство в процессе работы с реальностью, нацеленной на её преобразование. Искусство, политика, эстетика появляются и исчезают в жизни и благодаря ей.
Таков стихийный витализм книги Чухров и этот витализм, уснащённый постоянными обращениями к Ницше и Делёзу, формирует концептуальный стержень книги. Но насколько теоретически и практически оправданно превращение жизни из деятельности в действо? Можно ли основать социальную солидарность на «немыслимых действиях» (с. 259) авангардного художника? Чухров права, поскольку она верно отражает современную тенденцию небывалой демократизации доступа к искусству.
Возросшие возможности доступа к искусству не равны доступности искусства. Даже если искусство больше не связывает себя с возвышенным и высоким, оно продолжает испытывать пределы господствующих интерпретаций, устоявшихся образцов действия, наличных стереотипов восприятия. Искусство постоянно всё смешивает и более того, совокупность эффектов, возникающих в процессе неожиданных смешений, и образует искусство. Это смешение требует от художника всё большей концептуальной и инструментальной изощрённости, что и объясняет, в противоположность мнению Чухров, «миграцию» искусства по территориям, в которых его (пока) нет (см. с. 229).
Одной рукой разрушая романтическую парадигму возвышенного, Чухров другой восстанавливает её, утверждая, что искусство, «конечно же, находится в тесной связи с бытием, но, тем не менее, оно должно выходить из него и в него возвращаться, чтобы вновь выходить» (с. 130). Сложная вереница перемещений туда и обратно фактически обеспечивается восстановлением автономной территории воображаемого, с которой художник готовит плацдармы для утопического захвата «самой» реальности, которую, оказывается, можно «переиграть» (с. 260). Проблема заключается в том, что реальность никому не дана как целое и, следовательно, попытка «переиграть» реальность рискует превратиться в репрессивный механизм принудительной перекройки восприятия и бытия. Гораздо важнее понять природу гетерономности исполнительской практики. При этом особенно существенно то, что совокупность организованных различий, образующая порядок жизни, будучи подвижной на одном участке, фиксируется в другом. В свою очередь различие изменчивого и постоянного тоже подвергается реструктуризации.
Исполнение исполнения, которое наделяется столь высоким статусом в книге Чухров, вполне может оказаться составной частью стабилизированного, консервативного социального порядка, превращающего творческую деятельность в ритуализированный культ. Это побуждает ещё раз задуматься о том, насколько состоятельна идея критики как императив практической, а не теоретической философии. Не связана ли критика с неизбежным возникновением иллюзии своего рода органической свободы, «по природе» присущей каждому человеку? Парадоксальным образом критика искусства, предназначенная для эмансипации, реализует закрепощающий эффект, поскольку вменяет каждому способность собрать «артистическую машину» театра (с. 260) как если бы он уже обладал всеми требующимися для такого «проекта» умениями и навыками.