Левые коммунисты в России. 1918-1930-е гг
Шрифт:
Вот почему группа разделяла иллюзии КРПГ о возможности построения IV Интернационала в 1922 году, и даже позднее, в 1928–1931 гг., Мясников все еще пытался создавать Коммунистическую рабочую партию в России. [24] Очевидно, лишь итальянские левые оказались способны по-настоящему понять роль коммунистических фракций в период спада, когда деятельность партии уже невозможна. По мнению же КРПГ, группы «Уоркерс'Дредноут», Мясникова и других, партии могли создаваться и существовать когда угодно. Неизбежным следствием подобного близорукого видения являлась непреодолимая тенденция к политической дезинтеграции: немецкие левые коммунисты, как и близкие к ним русские и английские, оказались практически не способны обеспечить свое политическое существование в период контрреволюции, и причиной тому были не только репрессии.
24
В 1929 году в «Уврие коммюнист» был помещен отчет Мясникова о состоявшемся в августе 1928 года собрании, в котором приняли участие представители «Рабочей группы», «Группы 15-ти» Сапронова и остатков «Рабочей оппозиции». Достигнув согласия по ряду программных моментов, участники собрания решили создать «Центральное бюро Коммунистических рабочих партий СССР».
Решение создать Коммунистические рабочие партии в СССР могло служить проявлением заботы об обеспечении автономии каждой советской республики и коммунистических партий в них. Эта идея, выраженная уже в Манифесте 1923 года, свидетельствовала о присущих воззрениям «Рабочей группы» «децентрализаторских» тенденциях, которые КРПГ критиковала в своих замечаниях к Манифесту.
О бывшем децисте Сапронове и его группе, Мясников писал следующее: «Товарищ Сапронов создан не из того материала, что вожди оппозиции знаменитостей. Объятия и похвалы Ленина не задушили его и не лишили пролетарского критического ума. В 1926–1927 гг. он вновь выступил как лидер „группы 15-ти“. Платформа „группы 15-ти“ не имела никакой связи, ни идейной, ни теоретической, с платформой демократического централизма. Это была новая платформа, новая группа, и единственное, что ее связывало с группой демократического централизма, это тот факт, что ее главным представителем являлся Сапронов. „Группа 15-ти“ обязана своим названием тому, что ее платформу подписали 15 товарищей. В своих основных положениях, оценке характера государства в СССР, идеях о рабочем государстве программа 15-ти очень близка идеологии „Рабочей группы“».
Конкретные предложения «Рабочей группы» относительно объединения революционеров в международном масштабе свидетельствовали о здравой озабоченности достижением максимального единства революционных сил, но в них нашла отражение уже отмеченная нами неопределенность отношения левых коммунистов в перерождавшимся «официальным» структурам коммунистического движения. Так, категорически отвергая единый фронт с социал-демократами, Манифест «Рабочей группы» призывает к образованию своеобразного единого фронта всех подлинно революционных сил, в число которых он включает, наряду с рабочими коммунистическими партиями, партии III Интернационала. Есть сведения, что «Рабочая группа» вела также переговоры с представителями левого крыла Коммунистической партии Германии (группой Маслова) с целью привлечь их в свое «зарубежное бюро», попытки создания которого так и не увенчались успехом. В комментариях к Манифесту КРПГ решительно критиковала то, что называла «иллюзиями „Рабочей группы“» относительно возможности «революционизировать III Интернационал…, который больше не является орудием борьбы рабочего класса. Вот почему коммунистические рабочие партии образовали Коммунистический Рабочий Интернационал». Однако вопросу о природе советского режима и Коминтерна, стоявшему перед «Рабочей группой», предстояло разрешиться в свете конкретного опыта; победа сталинизма в России побудила ее выбрать более непримиримую линию поведения в отношении бюрократии и ее государства, в то время как быстрый распад Коминтерна после 1923 года с неизбежностью привел к тому, что международными «партнерами» «Рабочей группы» стали впоследствии подлинные левые коммунисты разных стран.
Именно эти «международные связи» с оставшимися активистами периода революционного подъема позволили таким революционерам, как Мясников, достичь относительно высокого уровня ясности в понимании ключевых проблем в то время, как рабочее движение погрузилось в пучину разложения и лжи.
Мы не можем подробно рассмотреть здесь всю историю «левой» («троцкисткой») оппозиции в Коммунистической партии. Хотя путаная защита ею внутрипартийной демократии, китайской революции и интернационализма, а также неприятие сталинской теории «социализма в одной стране» свидетельствуют о том, что она была пролетарским течением, последней реальной искрой сопротивления в большевистской партии и Коминтерне, недостаточность критики ею наступавшей контрреволюции не позволяет считать данную оппозицию в целом составной частью революционной традиции левого коммунизма.
В международном плане ее отказ поставить под сомнение решения первых четырех конгрессов Коминтерна обрек ее на жалкое воспроизведение всех коминтерновских ошибок. В самой России оппозиция не смогла окончательно порвать с партийно-государственным аппаратом и тем самым решительно стать на путь пролетарской борьбы с режимом, которую вели подлинные левокоммунистические фракции. Хотя враги пытались обвинить Троцкого в связи с такими нелегальными группами, как «Рабочая правда», он однозначно отмежевался от них. «Рабочую Правду» он именовал «Рабочей неправдой» и принял личное участие в подавлении «ультралевых», войдя, например, в комиссию, которая расследовала деятельность «Рабочей оппозиции» в 1922 году. Единственное, что Троцкий признавал, — это то, что появление подобных групп являлось симптомом подлинного перерождения советского режима.
Однако «левую оппозицию» в первые годы ее существования нельзя отождествлять исключительно с Троцким. Многие, подписавшие «Платформу 46», были в прошлом «левыми коммунистами» и «демократическими централистами» — например, Осинский, Смирнов, Пятаков и другие. Мясников писал:
«В троцкистской оппозиции состоят не только великие люди, в ней также много рабочих. И последние не захотят следовать за вождями; после некоторых колебаний они вольются в ряды „Рабочей группы“» (L'Ouvrier Communiste, № 6, Janvier 1930).
Именно потому, что «левая оппозиция» являлась пролетарским течением, в ней естественным образом возникло левое крыло, которое пошло гораздо дальше робкой критики сталинского режима Троцким и его «ортодоксальными» последователями. К концу 20-х гг. в оппозиции возникло течение «непримиримых», в основном состоявшее из молодых рабочих, которое отвергало стремление «умеренных» троцкистов к достижению соглашения со сталинской фракцией — тенденцию, усилившуюся после 1928 года, когда Сталин, казалось, начал быстро осуществлять троцкистскую программу индустриализации. Исаак Дойчер писал о «непримиримых»:
«В этих кругах уже стало аксиомой, что Советский Союз — больше не рабочее государство, что партия предала революцию, и надежда на реформу напрасна. Оппозиции нужно создать новую партию, проповедовать и готовить новую революцию. Некоторые пока рассматривали Сталина как сторонника аграрного капитализма и даже как руководителя „кулацкой демократии“, в то время как для других его правление символизировало возвышение государственного капитализма, непримиримо враждебного социализму» (Дойчер И. Троцкий в изгнании. М., 1991, с. 137).
В своей книге «В стране великой лжи» Анте Цилига рассказал о происходивших на его глазах дискуссиях среди левых оппозиционеров в политизоляторах. По его свидетельству, что одни участники этих дискуссий склонялись к капитуляции перед сталинской системой, другие полагали, что ее еще можно реформировать, третьи выступали за «политическую революцию» и свержение бюрократии (к этой позиции впоследствии присоединился Троцкий). Но непримиримые или «отрицатели», как называет их Цилига, который сам к ним принадлежал, «считали, что не только политический, но также экономический и социальный строй в СССР чужды и враждебны пролетариату. Поэтому мы предвидели не только политическую, но и социальную революцию, которая должна открыть путь к развитию социализма. По нашему мнению, бюрократия являлась самым настоящим классом — классом, враждебным пролетариату».
В январе 1930 года Мясников писал в «Уврие коммюнист» о «левой оппозиции»:
«Есть лишь две возможности: либо троцкисты объединятся под лозунгом „мир хижинам, война дворцам“ и под стягом рабочей революции (первый шаг, который пролетариат должен сделать, чтобы стать господствующим классом), либо они медленно угаснут и индивидуально и коллективно перейдут в лагерь буржуазии. Такова альтернатива, и третьего пути нет».
События 1930-х гг., когда троцкисты окончательно перешли в лагерь капитала, подтвердили пророчество Мясникова. Однако лучшие представители «левой оппозиции» оказались способны пойти по другому пути, пути революции. Разочарованные отказом Троцкого признать их правоту, они в 1930–1932 гг. порвали с троцкистским течением и начали сотрудничать в тюрьмах с представителями «Рабочей группы» и «децистами», разрабатывая свое понимание краха мировой революции и анализ государственного капитализма. Как подчеркивает Цилига в своей книге, они больше не боялись подойти к самой сути вопроса и признать тот факт, что перерождение революции началось не со Сталина, а получило импульс еще при Ленине и Троцком. Как говорил Маркс, быть радикалом — значит понять вещь в ее корне. Что большего могли сделать левые коммунисты в черные годы реакции, как не добраться бесстрашно до истоков поражения пролетариата?
Некоторые могут увидеть в тюремных дискуссиях левых коммунистов лишь символ бессилия революционных идей перед капиталистическим левиафаном. Но хотя их их судьба отразила тяжелейшее поражение пролетариата, один тот факт, что они продолжали осмысливать уроки революции в столь неблагоприятных обстоятельствах, свидетельствует о том, что временная победа контрреволюции никогда не в состоянии положить конец выполнению исторической миссии пролетариата — даже если торжество реакции затягивается на десятилетия. Когда был арестован Сапронов, Мясников так откликнулся на это событие: