Левый фланг
Шрифт:
Множество разных смертей видел на своем веку Строев, но гибель юноши, влюбленного в военную историю, с такой болью отозвалась в его душе, что он места себе не находил. По узким улочкам крепостного городка с утра тянулись к фронту болгарские войска: пехота, артиллерия, обозы. Русские встречались с братушками как старые знакомые и, пользуясь очередным затором на дороге, угощали друг друга табачком, сигаретами, обменивались фронтовыми сувенирами — зажигалками, авторучками, самодельными мундштуками — и пели вместе о Волге и Дунае. Строев прислушивался к ним, завидовал их солдатскому оптимизму, но как только движение возобновлялось, опять возвращался к мыслям о Борисе.
Когда Бориса хоронили сегодня на крепостном валу, где в давние времена сражались с янычарами южные славяне, Строев хотел произнести речь, однако говорить не мог и сказал лишь несколько
Строев зашел на квартиру, полистал дневник Бориса. Он начинался короткой записью, сделанной в декабре 1942 года:
«Русская артиллерия всегда была главным противовесом любой вражеской силе. И в эту, вторую Отечественную войну, мы, потомственные пушкари, должны сбить все башни с бронированной Германии. Дух кутузовского батарейца Тушина витает над нашими огневыми рубежами».
А заканчивался дневник за сутки до гибели капитана и тоже пометками об артиллерии:
«В 1760 году русские выпустили по Берлину 1202 снаряда, весом 150 пудов. Легко себе представить, сколько мы теперь обрушим металла на Берлин, если сегодня только мои батареи, пожалуй, выпустили снарядов не меньше».
Строев спрятал клеенчатую тетрадь в полевую сумку, чтобы прочесть дорогой, и пошел на переправу.
Дунай был виден лишь до стрежня, и буксир, тянувший вереницу барж в тумане, уводил их будто в морскую даль, которой не было конца. Падал сухой снежок. Дул холодный ветер. И на душе было студено. У причала выстроились, ожидая погрузки, орудия противотанкового дивизиона, за ними растянулся до самой крепости конный обоз. Снежинки не таяли на челках и гривах лошадей, отчего они казались поседевшими.
На причале стояли генералы Шкодунович и Бойченко. Головная 52-я дивизия уже переправилась на тот берег. Теперь все знали, что корпус выведен в резерв командующего фронтом: значит, скоро, скоро он понадобится, там, на венгерском театре военных действий. Прощай, Югославия, царство партизанское… Расставание с ней переживал любой солдат, и на переправе не чувствовалось обычного в таких случаях оживления. Это заметил Строев.
Он подошел к генералам, устало поднял руку к седой папахе.
— Иван Григорьевич, приветствую тебя, дорогой! — громко сказал комкор, но тут же, мрачнея, спросил тихо: — Проводил Лебедева?.. Надо бы похоронить в Белграде, но времени у всех у нас в обрез. Жаль, очень жаль парня…
Бойченко ревниво глянул на полковника из-под кустистых нахмуренных бровей. И Шкодунович в нескольких словах рассказал о недавней встрече с маршалом Толбухиным, который лично распорядился оставить капитана Лебедева в Югославии.
— Узнает теперь, расстроится.. Добрейший человек — Федор Иванович.
Комдив промолчал, озадаченный таким оборотом дела. Но тут к причалу подошел буксир «Шибеник», и комкор заторопился на левый берег.
— Ну, товарищи, до скорой встречи в Венгрии, — сказал он на прощание.
ГЛАВА 14
Бессонница, бессонница.
Кто лучше знает ее цену — солдат или маршал?
Солдату всегда не спится накануне завтрашнего боя: он снова неторопливо вспоминает свою жизнь — с детских лет и до этой вот подозрительно тихой ночи, которую, не дожидаясь полного рассвета, обрубит, как сабельным ударом, первый артиллерийский залп. Но судьба рядового бойца намертво спаяна с общей судьбой фронта, и, думая о том, как он утром поднимется в атаку, солдат видит не только знакомую полоску земли перед своей траншеей, а и пытается мысленно окинуть весь огромный фронт, расходящийся от него и вправо и влево. Ему часто кажется, что именно где-то там, далеко отсюда, развернутся главные бои, а он сам ничего такого особенного не сделает, — просто встанет и пойдет вместе с другими. Свое собственное дело он привык считать второстепенным, и эту вполне естественную скромность, обусловленную самой природой военной организации, иные люди воспринимают как ограниченность солдатского видения. Нет, он смотрит широко, хотя моральные и физические силы его сосредоточены будто на малом — в границах очень узкого сектора обстрела.
Бодрствует в такую ночь, накануне наступления, и маршал. Перед его наметанным взглядом все пространство, которое зовется фронтом. В его распоряжении несколько армий, десятки дивизий, сотни тысяч солдат. Он оперирует астрономическими величинами, особенно когда ведется счет боеприпасам. И все-таки, думая о том, как же развернется крупное сражение, — успешно или с досадными заминками, — он старается яснее представить себе не только фронт в целом, но и поведение каждого солдата, без которого ничто все интеллектуальные усилия генералитета. Командующий точно знает, что успех операции зависит от бойца, он же сам лишь аккумулирует в себе коллективную волю к победе. Свое собственное дело, рисуется ему не то чтобы второстепенным, но, во всяком случае, производным от солдатского духа и умения, если, конечно, он не переоценивает своей роли на войне. А думает ли он о жизни и смерти? Да, как любой человек на фронте. Хотя маршалу не идти завтра под огонь, но и он ведь тоже когда-то начинал именно с этого, и судьба его с той поры навечно связана с судьбой солдата.
Так что не спят они поровну — солдат и маршал, — втайне надеясь друг на друга, в случае какой-нибудь неудачи утром.
Толбухину к тому же еще и нездоровилось. Старая контузия времен первой мировой войны давала о себе знать все чаще. Он вставал, грузно ходил по мадьярской горнице, снова ложился, снова вставал. Он и без карты видел, до навязчивых галлюцинаций, все поле боя, — от Будапешта, через озеро Веленце, до озера Балатон, — где скоро начнется наступление. Немцы назвали свою оборонительную полосу этак поэтически — л и н и е й М а р г а р и т ы. Сколько таких л и н и й приходилось брать штурмом раньше! Один Миусфронт чего стоит. А река Молочная. Перекоп, Днестр. И вот теперь новая л и н и я, за которой укрылось больше двадцати пехотных и танковых дивизий противника. Решение принято, все приказы отданы, 46-я и 4-я гвардейская армии сосредоточены для прорыва восточнее и западнее Веленце. Но мысль продолжает работать, заранее отыскивая те наилучшие коррективы к плану, что могут понадобиться завтра. Войска фронта должны напрямую срезать будапештскую излучину Дуная и наглухо замкнуть кольцо вокруг венгерской столицы. Оно должно быть достаточно широким, чтобы сосед — Второй Украинский фронт — мог спокойно добивать окруженную группировку немцев. Вот и опять военная судьба свела его, Толбухина, с Малиновским, как под Сталинградом. Впрочем, немцы могут попытаться взять реванш за Сталинград именно здесь, под Будапештом. Для них Дунай сейчас приобретает почти такое же значение, как Волга для нас в сорок втором году.
Переходя от частностей к общим историческим параллелям и снова возвращаясь к деталям предстоящей операции, Толбухин долго не мог заставить себя уснуть. Никакие лекарства сегодня не помогали, хотя он принимал их редко, стараясь не очень-то увлекаться снотворными.
Лишь под утро он забылся в том беспокойном сне, когда память ни с того ни с сего ярко высвечивает в глубине прошлого далекие картины начала жизни. Он видел себя, как бы со стороны, совсем зеленым подпоручиком Федором Толбухиным в дни Брусиловского прорыва на Юго-Западном фронте, где был ранен в первый раз. Потом его, уже поручика, солдаты избрали в полковой комитет. А вскоре ему пришлось участвовать в июньском наступлении семнадцатого года, которое предпринял г л а в н о у г о в а р и в а ю щ и й Керенский. Тут он и получил тяжелую контузию и очередное звание штабс-капитана и был отправлен в запасный полк в Сибирь. Революцию встретил запасником, но в гражданскую войну не усидел дома. Воевал против Пилсудского, наступал, отступал, пробивался из окружения, за что получил орден Боевого Красного Знамени. Потом гонялся за бандами в Карелии. Закончил гражданскую начальником штаба дивизии. Теперь можно было и получиться в академии. Сбылась его давняя мечта: он стал военным на всю жизнь. Крестьянский парень потянулся к революционной армии, и она вручила ему жезл маршала…