Левый фланг
Шрифт:
— Нет, не дрогнет, товарищ маршал.
— Вот так.
— Разрешите идти?
— Да, чуть не забыл: а капитана Лебедева, вы, конечно, оставили в Югославии? Я, помню, включил его в список офицеров-инструкторов.
— Оставили… навсегда.
— Как, неужели погиб?
— Всего за сутки до нашего ухода он был смертельно ранен в грудь. Похоронили в Илоке, на крепостном валу.
— Жалко… — большие добрые глаза Толбухина посуровели. Он отошел от карты, сел за рабочий стол. — Очень, очень жаль. Земляк мой, волжанин. Кто-нибудь сообщил этой девушке?
— Я поручил заместителю Бойченко, полковнику Строеву, написать ей обо всем случившемся.
— Постойте, постойте. Полковник
— Иван Григорьевич.
— Неужели это Ваня Строев? Быть не может! Иван пропал из виду еще до войны, да-да, еще до финской, — рассуждал Толбухин уже сам с собой. Но тут же спохватился: — Итак, желаю успеха, Николай Николаевич.
Он подал руку командиру корпуса, они встретились глазами, без слов понимая друг друга, и Шкодунович направился к выходу.
«Фронт — целое государство, — подумал Толбухин. — Воюешь и не знаешь, что рядом с тобой твои старые друзья. Так в самом деле, может, это Ваня Строев, гордость оперативного факультета академии? Но почему он только замкомдива, полковник? Он ведь и корпус потянул бы налегке. Впрочем, понятно, понятно… А этого капитана жалко. Как не повезло парню. Да, мало будет свадеб после войны: пока подрастут новые-то женихи, невесты состарятся, так и не выйдя замуж, особенно в деревне, которая четвертый год шлет своих молодцов в пехоту… Но все-таки надо бы встретиться при случае с Иваном Григорьевичем Строевым, если это, конечно, не его однофамилец. Сколько воды утекло с тех пор».
Явился адъютант. Надо было срочно подготовить ультиматум генерал-полковнику Пфеффер-Вильденбруху, командующему окруженной в Будапеште группировкой. Два года назад первый такой документ сочинялся трудно, в поисках подходящей формы. Теперь под руками был готовый, сталинградский, образец — тот знаменитый ультиматум фельдмаршалу фон Паулюсу, который и взяли за основу Малиновский и Толбухин. Условия капитуляции отличались русским великодушием, щадили самолюбие немецких военачальников, но концовка звучала твердо:
«Если вы отклоните предложение сложить оружие, то войска Красной Армии и Воздушного флота начнут действия по уничтожению окруженных ваших войск».
Подписав ультиматум, Толбухин задумался. Он плохо верил в то, что немцы сложат оружие, хотя пора бы им стать благоразумнее, — ведь дело идет к концу, что понимает каждый. Но так или иначе, а надо сделать все возможное, чтобы сохранить жизнь многим тысячам солдат, своих и противника, и заодно уберечь венгерскую столицу от разрушения. Нет, это нелишняя дань истории, это еще одна попытка избежать лишних жертв.
Значит, завтра, 29 декабря, станет окончательно ясно: или противник пойдет на капитуляцию, уже наученный горьким опытом, или он бросит очередной бессмысленный вызов, и тогда закипит последний решительный бой на левом фланге стратегического фронта. Ну, может быть, и не самый последний, однако бесспорно решающий: после падения Будапешта дорога на Вену будет открыта, а там, за Веной, и конец гитлеровской империи. Скоро новый год, заключительный год войны. Сорок второй Толбухин встретил на Кавказе, сорок третий — на Волге, сорок четвертый — у ворот Крыма, а сорок пятый придется встретить на Дунае. Вот его географическая л е с т н и ц а: от самого низовья поражений до самого верховья близкой теперь победы. Даже представить себе трудно, почти невозможно, как это простой смертный человек мог преодолеть такой подъем, молча, стиснув зубы, годами превозмогая боль физическую и душевную.
Сергей Семенович Бирюзов всегда был мысленно рядом с Толбухиным, и последние события на Третьем Украинском очень обрадовали его. Он до поздней ночи не ложился спать, все ходил по комнате в своей тихой вилле и думал, думал, как там сейчас Федор Иванович. Тоже, наверное, бодрствует. Еще бы: окружение Будапешта, наконец-то, завершено! А он, Бирюзов, вынужден здесь, в тылу, в Софии, заниматься дипломатией с союзниками. Недавно глава британской миссии генерал-майор Окслей будто по-дружески сказал ему: «Мы с вами коменданты Европы!» Он деликатно промолчал.
Коменданты Европы… Привыкли эти англичане повелевать народами. А сюда, в Болгарию, они приехали вообще на все готовенькое: немцы были наголову разгромлены в Ясско-Кишиневской битве, которая и положила начало освобождению Балкан. Примчались господа «коменданты» и начали было хозяйничать, как у себя дома. Ничего не поделаешь — союзники, приходится тратить время на всякие переговоры. Дипломатия — это верх терпения. Терпи и ты, Сергей Бирюзов, атаманом будешь! А впрочем, пока станешь атаманом, война-то наверняка закончится. Все мечтал попробовать себя не только на штабной работе, но и в роли командующего армией. Ну, что ж, вот ты и командарм, но войска твои не у стен Будапешта, а в мирных болгарских городах. Да, конечно, 37-я армия обеспечивает крайне левый фланг советско-германского фронта, и ты сам любишь это повторять своим подчиненным, однако неплохо бы, совсем неплохо померяться силенками с противником на венгерском театре военных действий. Значит, не судьба, И нечего тут вздыхать в чужой богатой вилле. Знай себе, посматривай в оба: одним глазом на Стамбул, другим — на Салоники, чтобы, неровен час, кто-нибудь не сунулся оттуда на свободную болгарскую сторонку. А покомандовать армией в бою, может, еще придется, — на наш век «комендантов Европы» хватит.
Бирюзов решил написать хотя бы короткое письмо Федору Ивановичу, поздравить его с наступающим Новым годом. Сел за рабочий стол из дорогого, красного дерева, нечаянно вспомнил жидкие дощатые столики в землянках и глубоко задумался. Перед глазами неожиданно возник степной хутор Верхне-Царицынский, где он и познакомился с Толбухиным ровно два года тому назад, в самом конце сорок второго. Федор Иванович командовал тогда 57-й армией, а он, Бирюзов, был начальником штаба 2-й гвардейской, у Малиновского. Сколько удивительных встреч было на войне, но эта врезалась в память особенно. В Верхне-Царицынском под одной крышей оказались два командарма, и ничем неприметный хуторок стал исходной точкой центробежных сил, которые действовали в противоположных направлениях: 2-я гвардейская армия, отбрасывая Манштейна, двигалась на запад; 57-я армия, сжимая свою часть сталинградского кольца, двигалась на восток. Такого перекрестка военных дорог нарочно не придумаешь. С тех пор пути Толбухина и Малиновского то шли параллельно, то снова пересекались, но узелок их общей полководческой судьбы был накрепко завязан именно под Сталинградом. И вот теперь Будапешт их сблизит еще больше. Эх, жаль, что нет там и его, Бирюзова! Ну, да ладно, хватит об этом. «Не томи душу», — как сказал бы сейчас Федор Иванович.
Новогоднее письмо вышло пространным. Как ни старался Сергей Семенович обойтись без всяких жалоб на свое нынешнее положение, но все-таки можно было понять так, что «ирония судьбы» не дает ему покоя до сих пор. Закончив писать, он снова подошел к разноцветной европейской карте. Постоял, подумал, все приглядываясь к будапештской излучине Дуная. Что-то принесет с собой Новый, сорок пятый год войскам Третьего Украинского? Конечно, победу, — это понимает каждый. Но какие еще испытания готовит время маршалу Толбухину? — вот в чем загадка последних месяцев войны на юге. И разгадать ее заранее невозможно, — иначе военное искусство не было бы искусством, а школьным задачником по арифметике.