Лейтенант Рэймидж
Шрифт:
Да! Какого дьявола он не подумал об этом раньше? Ему хотелось кричать от радости: «Лейтенант Рэймидж очнулся, держитесь люди, держитесь, пока „Баррас“ …». Он почувствовал прилив возбуждения, словно под воздействием алкоголя, и стал потирать шрам на лбу.
Боцман глядел на него с изумлением, и Рэймидж осознал, что улыбается.
— Ладно, боцман, — бросил он, — за работу. Я хочу, чтобы всех раненых вынесли на палубу. Не важно, в каком они состоянии, соберите их всех здесь, на квартердеке.
— Но сэр…
— У вас есть пять минут.
Боцман прожил на этом свете шестьдесят лет, и волосы его, вернее то, что от них осталось, были седыми. И он знал, что вынести раненых на палубу означает подвергнуть их риску быть убитыми очередным залпом с «Барраса». Вот только он не отдает себе отчета, подумал Рэймидж, что «Баррас» теперь стреляет только по рангоуту. Он прекратил сметать ядрами и картечью все живое с палубы, понимая, что убил уже достаточно людей. Если линкор вновь откроет огонь по корпусу, то раненые, находящиеся внизу, будут подвергаться такому же риску быть убитыми большими зазубренными кусками дерева, которые отлетают от бортов — Рэймиджу приходилось видеть щепки более пяти футов длиной.
Раненых на палубу. Теперь шлюпки. Рэймидж побежал к гакаборту и перегнулся через него: несколько шлюпок еще волочились за «Сибиллой» на буксире, будучи спущены за борт при подготовке корабля к бою. Две шлюпки пропали, но оставшихся четырех вполне достаточно для выполнения его плана. Раненые, шлюпки. Теперь вода и провизия.
Вернулся боцман.
— Скоро мы покинем корабль, — сказал ему Рэймидж. — Раненых придется оставить на борту. У нас четыре шлюпки. Отберите четырех подходящих матросов, пусть каждый отвечает за свою шлюпку. Скажите им, пусть возьмут пару человек, если надо — больше, и сложат мешки с провизией и бочонки с водой у последнего пушечного порта на штирборте. На каждую шлюпку по компасу и фонарю. Убедитесь, что фонари исправны, а в шлюпках есть весла. Я жду вас через три минуты. Сам я собираюсь спуститься в каюту.
Прежде чем уйти, боцман бросил на него озадаченный взгляд. Под словом «каюта» на фрегате могла подразумеваться только каюта капитана, и Рэймидж представлял, какие мысли могут родится в голове у человека, привыкшего видеть во время боя у каждого прохода и трапа вооруженного часового, задачей которого было не дать людям укрыться в безопасном месте. Черт с ним, сейчас не время объясняться. Что сможет этот малый припомнить, когда станет давать свидетельские показания перед лицом военного трибунала, неизбежно следующего за потерей корабля его величества? Если они доживут до трибунала…
В каюте было темно, и Рэймиджу пришлось пригнуться, чтобы не удариться головой о бимс. Он разыскал стол капитана, радуясь тому, что из-за спешки перед боем мебель не успели убрать. «Так, — сказал он сам себе вслух, чтобы ничего не забыть, — во-первых, приказы адмирала; во-вторых, книга приказов и книга регистрации документов; в-третьих, боевые инструкции; и наконец… Проклятье, книга сигналов должна была находиться у одного из мичманов, а они все убиты. Так что, кроме прочего, и книга сигналов не должна попасть в руки французов».
Он задергал правый верхний ящик — ему часто доводилось видеть, как капитан кладет туда секретные бумаги. Он был заперт, дьявол, конечно заперт, а у него под рукой нет ни шпаги, ни пистолета, чтобы взломать его. В этот момент он увидел идущий сзади луч света, наполнивший каюту странными тенями, и, обернувшись, услышал чей-то гнусавый голос:
— Не могу ли я помочь вам, сэр?
Это был старшина капитанского катера, американец с мертвенно-бледным лицом по имени Томас Джексон. В одной руке у него был боевой фонарь, а в другой — пистолет.
— Откройте этот ящик.
Джексон сунул пистолет за пояс и направился к пушке, находившейся по бакборту. Станок был разбит ядром, и ствол орудия лежал поперек его остатков. В свете фонаря Рэймидж с изумлением увидел тела трех человек: видимо, их убило тем же ядром, которое вывело из строя пушку.
Американец вернулся, неся запачканный кровью гандшпуг с длинным древком из ясеня и увенчанный металлическим башмаком, который использовался для поворачивания станка орудия при наводке.
— Не могли бы вы отойти в сторону и подержать фонарь, сэр? — вежливо попросил Джексон.
Он размахнулся и ударил гандшпугом по краю стола. Рэймидж вытащил ящик и передал фонарь Джексону. На куче из книг и документов лежал холщовый конверт со сломанной печатью. Рэймидж открыл его: там лежало письмо на двух листах бумаги, наверху была надпись «Секретно», внизу подпись: «Дж. Джервис». Это были приказы. Он положил их обратно в конверт, и сунул его в карман. Бросил взгляд на книги. Первая, с наклейкой «Книга писем» содержала копии всех недавних входящих и исходящих официальных документов. Во второй, Книге приказов, хранились копии всех приказов, которые издал или получил капитан, за исключением, разве что, приказов адмирала Джервиса. Следом шел капитанский журнал — как правило, не что иное, как копия журнала, хранящегося у штурмана. Затем следовала целая кипа различных бланков и документов: Адмиралтейство пребывало в уверенности, что не имея на борту достаточного количества различных бумаг, корабли его величества не смогут обладать достаточных запасом плавучести. «Показания бондаря по делу об утечке пива» — да, это касательно того случая с повреждением пяти бочонков в Гибралтаре. Наградной список, список наказаний, отчет о затратах… Рэймидж порвал все это. Здесь же находились копия Боевого руководства — ее достаточно уничтожить, и тоненькая книжица — Законы военного времени, свод, определявший жизнь королевского военно-морского флота. Это не секретный документ: по закону его читали команде вслух последнего числа каждого месяца, и французы были прекрасно с ним знакомы.
Не считая сигнальной книги и нескольких карт, его более ничего не интересовало.
Рэймидж повернулся к Джексону:
— Ступай в каюту штурмана и собери все карты западной части Средиземного моря, а также лоции и штурманский журнал. Принеси их мне на квартердек. Положи документы в брезентовый мешок, на дно которого брось ядро, это на случай, если нам придется спешно бросить их за борт.
Возвращаясь через кают-компанию на квартердек, он заметил, что на корабле стало подозрительно тихо. Рэймидж догадался, что перестали стонать раненые, которых, скорее всего, вынесли на палубу, так что их просто не слышно. Вокруг раздавался знакомый скрип мачт и реев, и звук трущихся в блоках канатов. Но ухо его улавливало и менее привычный шум — плеск воды в трюме, а также загадочный стук — видимо, это сталкивались всплывшие бочки с солониной, порохом и другими припасами.
Да и сам корабль как-то погрузнел. Отличавшие его раньше качества — быстрая реакция на малейшее движение руля, стремительные рывки вперед при внезапном усилении ветра, легкое всхождение на волну — исчезли. Вместо этого, благодаря постепенному неумолимому затоплению, вода, следуя движениям корабля, всей своей массой, тонна за тонной, переливалась от одного борта к другому, постоянно смещая центр тяжести и плавучести судна, заставляя его выделывать фантастические трюки со своей остойчивостью.