Лейтенант Рэймидж
Шрифт:
Поскольку оцепеневший Пробус ничего не мог предпринять, Джексон таким же манером толкнул Рэймиджа.
Пробус пришел в себя первым. Лицо его побагровело, он повернулся к Рэймиджу и спросил:
— Этот парень сошел с ума или напился?
— Одному Богу известно, сэр!
— «Оскорбление», а возможно и «нанесение удара старшему по званию», сэр, — заявил Джексон. — Я должен быть помещен под арест.
— Проклятье, он совершенно прав, — с жаром воскликнул Пробус. — Эй, оружейник! Позовите оружейника!
Пользуясь тем, что капитан отвернулся, чтобы повторить приказание Доулишу, Джексон заговорщицки подмигнул Рэймиджу.
Поняв смысл того, что
Пробус с нетерпением ожидал прихода оружейника, нервно постукивая подзорной трубой по ноге, потом подскочил к поручням квартер-дека и зарычал на Доулиша.
Пользуясь возможностью, Рэймидж прошептал Джексону:
— Идиот, они же повесят тебя за это!
— Да, зато я нахожусь под арестом и не могу отплыть на «Топазе»!
— Но…
— Я не знал, что у вас такие проблемы, сэр, полагал, что все это простая рутина, хотя и удивлялся, почему этот итальянский джентльмен то и дело выступал. Если бы…
Он замолчал, заметив, что Пробус возвращается, а Рэймидж подумал, что с того времени, как все разговоры в гичке между ним, Пизано и Джанной велись на итальянском, Джексон не мог иметь даже представления об обвинениях Пизано.
Минуту спустя на палубе появилась массивная фигура оружейника, запыхавшегося из-за беготни по трапам. Пробус указал на Джексона:
— Отведите его вниз.
Потом он обратился к Доулишу:
— Вместе с этими людьми пошлите на «Топаз» лейтенанта. Пусть он объяснит командиру, что один из матросов оставлен на борту по моему приказу, о чем послан рапорт капитану Краучеру.
Повернувшись к Рэймиджу, Пробус отрезал:
— Следуйте за мной в каюту.
Благодаря растянутому через палубу тенту в каюте было прохладно. Пробус выдвинул из-за стола кресло и сел.
— Он знал, что завтра вас будут судить?
— Да, сэр. Я рассказал ему об этом несколько минут назад.
— И он видел, что «Топаз» готовится отплыть?
— Да. Джексон видел, как они суетятся у парусов, и слышал ваши слова насчет колдунчика.
— Ему известна суть обвинения?
— Нет, но я дал понять, что Пизано обвинил меня в трусости.
— Очень неосторожно с вашей стороны.
— Да, сэр, мне очень жаль. Могу я задать вам вопрос личного характера?
— Можете, только не обещаю, что отвечу.
— Вам было известно об отплытии шлюпа?
— Я не могу ответить, но моя реакция на появление колдунчика делает ваш вопрос излишним.
— Спасибо, сэр.
— Вам не за что меня благодарить — я ведь ничего не сказал.
— Так точно, сэр.
— Что собой представляет этот чертов старшина?
— Американец, прекрасный моряк, инициативный и заслуживающий повышения. Не понимаю, почему он не подал прошение о покровительстве. [39]
— Ну, это его дело, — прервал Рэймиджа Пробус. — Нам важно понять, что он хочет сделать сейчас. Ясное дело, ему пришла в голову мысль попасть под арест, чтобы не идти на «Топаз». Из этого следует, что он решил остаться здесь. Зачем — понятно: Джексон собирается выступать в качестве свидетеля. Но что может он сказать в вашу защиту?
39
Видимо, речь идет о том, что Джексон, будучи американцем, считался мятежником, но мог обратиться с просьбой о реабилитации.
— Это озадачивает меня, сэр. Ему мало что известно о деле Пизано, поскольку все разговоры мы вели на итальянском.
— Значит единственные новости, которые он узнал за последние несколько минут касается обвинения Пизано, и что этот факт, возможно, всплывет на суде.
— Именно, сэр.
— Но это лишено смысла, ведь так? Его показания не будут носить жизненно важного характера и вряд ли станут обсуждаться. Но вы были крайне неосмотрительны, доверяясь матросу.
— Я понимаю это, сэр.
— Ну ладно, особого вреда это не принесло.
— За исключением того, что Джексон теперь под арестом, также, как и я.
— Разве? Кто это сказал?
— Но, сэр…
— Я всего лишь распорядился отвести его вниз. Но если я оставлю его на борту, чтобы он мог стать вашим свидетелем, я обязан поместить его под арест…
Рэймидж ждал, пока Пробус продолжит.
— Но прежде, чем поместить его под арест, надо определиться, за что. Не за то, что ударил меня, хотя так и было — ведь в таком случае его отдадут под трибунал и повесят. За оскорбление — это подойдет — в этом случае дело будет в моей компетенции. Но запомните, Рэймидж: если наш заговор раскроется — мы оба погибли. Так что переговорите с Джексоном, и прикажете ему быть чертовски осторожным.
— Есть, сэр.
— Отлично. Однако капитан Краучер не слишком любезен. У вашего отца немало врагов, юноша.
— Я тоже склоняюсь к этой мысли, сэр. Тем не менее, непросто вот так столкнуться первый раз с человеком и обнаружить, что он твой враг.
— Можете отчасти успокоить себя тем, что на берегу здесь, на Корсике, из-за вендетты дела обстоят еще хуже: Ромео и Джульетта, кинжалы, сверкающие в ночи, вражда между семьями, передающаяся от отца к сыну по наследству.
— Вот и мне, похоже, досталось наследство, — с горькой иронией промолвил Рэймидж.
— Не смешите меня, это совсем разные вещи.
Может быть разница и есть, только в этот момент ее почти не видно, разве что корсиканцы предпочитают для таких дел темное время суток. Стилет, вонзенный между лопаток — и то более утонченный способ, чем тот, который избрал капитан Краучер.
— Вы влюблены в девушку?
Рэймидж онемел. Голос Пробуса почти не выражал интереса, и сам вопрос звучал как-то безобидно, словно капитану просто пришла в голову некая идея.
И правда, любит он ее? Или у него всего лишь сработал инстинкт защитника при виде женщины, попавшей в беду? Может ее красота и ее акцент, придающий английскому языку такую музыкальность, и чувственность, если уж на то пошло, всего лишь развлекают его? Ему просто некогда было поразмыслить об этом спокойно, все происходило само собой, и ни разу у него не мелькнула мысль: «Я ее люблю». Прежде он был знаком с несколькими девушками, которые нравились ему, но не более, если не считать одной замужней дамы, которая… При этом воспоминании Рэймиджа бросило в жар. Да… Сейчас, именно сейчас он впервые осознал, и вдобавок не противился этому, что пока Джанна находилась на корабле, даже после того, как он выбежал из каюты, невзирая на ее мольбы, ему просто достаточно было знать, что она рядом. Теперь, когда она уехала, он чувствовал пустоту, не видел смысла жить — вернее, стимула, предпринимать что-либо. Это любовь? Совершенно очевидно, что это не имеет ничего общего с той пылкой, почти животной страстью, которую Рэймидж питал к той замужней даме — со жжением под перевязью для шпаги и хриплым дыханием поверх нее. Нет, без Джанны он чувствовал себя пропащим — несовершенным и не находящим места. Но когда она…