Лезвие

Соболева Ульяна

– Максим Савельевич, вам нельзя наверх. Там операционные. Понимаете? Успокойтесь!

– Насрать! Я хочу их видеть, мать твою, или я сейчас вынесу тебе мозги, и ты сам ляжешь на операционный стол. А-а-а-а-а. Бл**ь! Кто-то пусть скажет, что происходит, или камня на камне здесь не оставлю.

Это была дичайшая паническая истерика. Со мной творилось что-то немыслимое. Я даже думать не мог, что моим девочкам сейчас больно и кто-то из них пострадал. Не мог. Меня всего скручивало, и внутри – там, где сердце, болело так, что я хотел орать от этой дикой боли. И страх. Отвратительно вязкий, неконтролируемый.

Настолько оглушительный, что я от него начал задыхаться. Даже думать боялся, что они там… что их режут скальпелем, что их тела утыканы трубками и иглами. Меня всего трясло, как в лихорадке.

Когда из недр коридора, в который меня так и не пустили, вышел один из врачей в заляпанном кровью хирургическом костюме, меня затошнило. Да, я испугался крови. Потому что знал, чья она.

И еще я его узнал. Имя такое лошадиное – Мирон. Они вместе с Фаиной приезжали ко мне в офис несколько раз за чеками на новое оборудование, и как раз вот этот дрыщ, на котором халат болтался, как на вешалке, рассказывал всякую абракадабру о новых технологиях и каких-то позитронных камерах для исследования мозга. Едва он приблизился ко мне, я тут же схватил его за шиворот и впечатал в стену так, что маленькие круглые очки повисли на кончике его длинного веснушчатого носа.

– Я хочу информацию! Всего лишь информацию! У вас в приемной ни одна сука не знает, что с моей женой и ребенком? На что идут деньги? На тупых куриц, сидящих в телефонах?

– Не кричите, Максим Савельевич! Что за бардак вы здесь устроили? Это больница. Не нужно здесь закатывать скандалов и разборок. Это недоразумение, что в приемной не дали вам точной информации. Но вы пациенты иного уровня, и им приказано не разглашать, понимаете? Возможно, вас не узнали и…

– Недоразумение – это ваш персонал. Но об этом точно не сейчас. Что с моими девочками? Где они? Какого хрена меня не пускали сюда?

Врач скинул мои руки с таким невыносимым спокойствием, что мне захотелось его размазать по стене, да так, чтоб от него осталось мокрое пятно и очки со звоном упали на пол. Словно в ответ на мои мысли, он поправил их на переносице и одернул костюм. Ниже меня на полторы головы и смотрит снизу-вверх, как будто он Бог, а я странное и опасное насекомое. Проклятье. И он прав… Он – Бог, а я насекомое, которое зависит от его знаний и опыта. Даже от одного его слова – ведь он мог меня сейчас убить, сказав что-то необратимое, и меня снова прошибло ледяным потом.

– Там, наверху, сейчас по кускам собирают вашу жену и оперируют вашу дочь. А вы орете здесь, как ненормальный. Куда вы собрались? В операционную? Вы можете им помочь вашей бабской паникой? Или тем, что напугаете персонал?

Словно водой ледяной облил или пощечин надавал. Я знал, что он прав. Знал, мать вашу, я успокоиться не мог, дыхание не выравнивалось.

– Что с ними? Я хочу знать, насколько… - я отвел взгляд и с шумом втянул воздух, давясь им, стараясь отдышаться.

– У нас не было времени даже разбираться, что и насколько. Их привезли в тяжелом состоянии и тут же отправили в операционную. Все, что я могу вам сказать – это то, что жизнь ребенка уже вне опасности, и ее скоро переведут в послеоперационную палату. Я принимал участие в операции, и у нее нет серьезных повреждений. Операция прошла успешно.

– Почему операция?

– Потому что вправляли открытый перелом и зашивали рваную рану на бедре.

Я со свистом втянул отравленный воздух и стиснул кулаки до хруста в суставах.

– Все поправимо и, возможно, даже без последствий. Но мы еще боремся за жизнь вашей жены. Она пострадала намного сильнее.

Я со стоном облокотился о стену и откинул голову назад, ударяясь затылком и стискивая челюсти, чтобы не завыть.

– Что с ней?

– У нее серьезная травма головы, два огнестрельных ранения в спину. За ее жизнь сражаются лучшие специалисты клиники вместе с Фаиной уже больше часа. Пока что мы не знаем, каков будет исход операции. А вы устроили здесь…

Я все же заскулил, как подстреленная собака, кусая костяшки пальцев.

– А ребенок? – мой голос походил на треск. Я сам его не узнавал.

– Девочка отделалась переломами и ушибами. Ваша жена, судя по всему, выкинула ее из машины на ходу перед тем, как та сошла с трассы. Это спасло малышке жизнь.

Мне казалось, что у меня у самого огнестрелы по всему телу. Я весь кровоточу, и из меня сочится дикое отчаяние.

– Вас проведут в комнату, где вы сможете ожидать дочь. Лен, - он позвал медсестру, которая как раз вышла из-за одной из дверей в длинном коридоре, по которому раскатами прокатилось эхо его голоса.

– Да, Мирон Маркович.

– Проведи Максима Савельевича в комнату ожидания и вколи что-то успокоительное.

– Лучше спирта дайте... – глухо сказал я и позволил медсестре отвести себя в одно из помещений, оснащенных диванами, телевизором и автоматом с кофе и фастфудом. С того момента я не слышал никого и ничего. Я вообще боялся о чем-либо думать. Мне казалось, что при каждой мысли о моих девочках я агонизирую с такой едкой болью, что вот-вот начну харкать кровью. Я даже не помнил, как позвонил Андрею. Но я точно знал, что сделал это, а после сполз на пол и сидел в этой проклятой комнате, зажав уши руками, потому что в них отдавала та самая пульсация и трещали от напряжения нервные окончания. Спирт не помог. Только ошпарил вены и горло.

Спустя неизвестное количество времени ко мне опять пришел тот же врач. А мне стало так страшно, что я чуть не закричал, когда его увидел. Я начал часто дышать, глядя на него, пытаясь справиться с паникой. Да. Я никогда и никого не боялся в своей жизни, а сейчас меня подбрасывало от ужаса, и я ни черта не мог с этим сделать. Потому что от меня события не зависели, я не знал, что именно происходит и не мог взять ситуацию под свой контроль. Я погрузился в хаос, из которого был только один выход – пустить себе пулю между глаз.

– Вашу дочь сейчас перевезут в послеоперационную палату. Ее состояние стабильное, она отходит от наркоза. О последствиях с вами позже поговорит оперировавший девочку специалист. В любом случае опасность осталась позади.

И я судорожно глотнул воздух, боясь спросить насчет Даши. Я все еще задыхался.

– Ничего не могу сказать насчет вашей жены. Операция длится уже более трех часов. У нас до сих пор нет никаких прогнозов. Травмы очень тяжелые. Но она молодая, здоровая женщина, и мы надеемся на удачный исход операции.