Либгерик
Шрифт:
Кристина усмехнулась:
– Это корейцы, дорогой.
Шустов поморщился:
– Слушай, если это кино, то совсем не голливудское, – сказал он и сделал большой глоток чая, обжегся и еще сильнее сморщился.
Брови Кристины взлетели.
– Мм?..
После чаепития Шустов сказал, что рассиживаться нечего, надо действовать; у них в запасе только неделя. Кристина уже надела очки и включила ноутбук. Ее глаза под стеклами очков еще больше расширились, когда она взглянула на Шустова.
– Что ты хочешь сказать?
– Пора.
Кристина, качая головой, вновь обратилась
– Тебе жарко? – не оборачиваясь, спросила она.
– А может, в нем и пойти? Буду как самурай снега. То есть – снеговик.
– Куда пойти?
– В город. Не каждый день просыпаешься в Сеуле. Довольно дорогое удовольствие.
– Ты шутишь, – убежденно сказала Кристина.
– По-моему, это ты шутишь. Или все еще спишь. Одно из двух. Проснись, красавица, пора. Друг прелестный.
Кристина скривила губы.
– Как-то… невкусно.
– Уж лучше голливудского дорогого. Пошли.
– Да ты что?! Там у Пушкина хотя бы было солнце, пусть и мороз. А здесь – мокреть. Мокрый снег. И он не кончается. Я, – проговорила она, плотнее запахивая толстый белый халат на груди, – никуда не пойду.
– А на обед снова будут конфетки с чайком? Надо хотя бы купить яиц, масла, вон сковородка имеется, пожарим яичницу, вечный обед холостяков.
– Чего это ты возомнил себя холостяком? Мы вместе сюда прилетели, дорогуша.
– Друг прелестный…
– Перестань.
– Да сколько раз…
– Ах, извини, действительно. Уж совсем не… Ну, хорошо. Договорились.
– …И вот прикуплю, – продолжал Шустов, натягивая джинсы, – прикуплю лука, рыбы, хлеба, а может и картошки. Говорят, здесь есть какой-то знаменитый рыбный рынок. Я читал… Как его… Норя… Не помню, как дальше. Надо было купить путеводитель. Гид, видишь, побоялась снежных заносов.
– Она завтра будет, пришла эсэмэска.
– Зачем она нам вообще? Что за буржуйские прихоти?
– Сами мы тут ничего не поймем. Это же другая планета. И английский тут не в ходу, – напомнила Кристина. – Да и зачем отказываться? Это подарок от компании.
Шустов тяжело вздохнул:
– Как я ненавижу новые времена.
Брови у Кристины взлетели.
– За что же? За поездку сюда?
Шустов молчал, надевая рубашку, свитер. Потом обувался. Наконец, разгибаясь, ответил:
– За этот подлый язык.
Ноутбук с визгом двинулся по стеклу стола. Кристина сняла очки, с возмущением глядя на Шустова.
– Что ты имеешь в виду? Что я не так сказала?
– Да ладно.
– Нет уж, скажи.
– Ну, от компании. Рассказ от известного писателя имярек. Платье от кутюрье Зайцева.
– О! О!.. А ваш язык, сударь любезный, просто всегда само совершенство. Просто шик и блеск сапожника, опора во дни сомнений и раздумий. Уши вянут.
Шустов усмехнулся:
– Иногда сильные переживания требуют сильных выражений. Это было свойственно даже Пушкину. А он – солнце.
Кристина взяла стакан, сделала глоток. Повернулась к окну. Шустов шуршал курткой, заматывал шарф.
– Так ты серьезно… Намереваешься… – проговорила глухо Кристина.
– Намереваюсь, – сказал он.
– Вымокнешь да и сляжешь с температурой. С твоим-то горлом. Даже от помидора из холодильника гланды тут же краснеют… Ой, – спохватилась она, театрально прикрывая рот рукой. – Что я сделала? Опять. От помидора. Или все правильно?
Шустов улыбнулся на ее замечание.
– Куплю водки. Заранее.
– Угум, это мы умеем, любим лечиться. Не надо, а?
– А что, думаешь, они святые тут? Трезвенники? Глушат свое саке небось.
– Это японское.
– Ладно. Постараюсь. И вот что я нашел за дверцей.
– Что? – спросила живо Кристина.
Он показал синий зонт, раскрыл его, и тот сразу заполнил всю прихожую.
– Огроменный, – сказал Шустов. – С лейблом гостиницы, чтобы не сперли русские мазурики.
– Тут весь мир перебывал.
– А лейбл – для нас.
Кристина вздохнула.
Шустов сложил зонт и взялся за ручку двери.
– Постой, – окликнула она мужа. – Раз есть такой большой зонт, я, пожалуй, пойду тоже.
Шустов улыбался, глядя исподлобья.
3
Первый снег, первый снег…
В Сеуле.
Редкие прохожие под зонтами спешили где-нибудь спрятаться от этого мокрого снегопада – в кафе, в офисе или хотя бы на остановке. Снег налипал на желтую и пурпурную листву. А листья на некоторых деревьях и кустах и вовсе были зелены. И на клумбах пестрели живые цветы. Ветки сосен тяжко гнулись. Перед кафе и магазинчиками орудовали лопатами смехотворно хрупкие работницы в легкомысленной одежке: курточках, брючках, из-под которых выглядывали голые щиколотки; им помогали и простоволосые парни в кроссовках на босу ногу. Прохожие тоже были без головных уборов, но хотя бы защищены зонтами. Впрочем, встречались и горожане без зонтов, в расстегнутых черных полупальто, с галстуками, в белых рубашках, без перчаток. Кристина и Шустов с изумлением на них таращились. Те в свою очередь тоже с любопытством поглядывали на парочку под синим зонтом с гостиничным желтым знаком; у Кристины из-под кремового берета выглядывал яркий рыжий хвост; щеки Шустова занесены были как будто снегом, но снегом, смешанным с углем. Сами мужчины на улице все были безупречно выбриты, подтянуты, быстры, но не суетливы. Кристину поразил снег под ногами – снежная каша чиста, и лужи, ручейки, бегущие всюду, прозрачны.
– У нас первый снег мгновенно превращается в коричневую слизь, мутные лужи – в грязные болотца, – бормотала она, осторожно шагая. – Как им это удается?..
– Это уж нам удается на славу, – бросил Шустов.
– Да нет, им, сеульцам.
Шустов хохотнул.
– Что смешного? – поинтересовалась Кристина.
– Мне все слышится что-то сельское.
– Ну, – откликнулась Кристина, окидывая взором высотные дома, похожие на толстые сигары или, скорее, на самолеты с отбитыми крыльями и хвостами, поставленные на попа, – уж на село этот монстр стекла и бетона точно не похож.