Либгерик
Шрифт:
– О, ноу, ноу проблем, ноу, ноу, – повторял он, качая головой и обгоняя их, уходя вверх.
– Мол, тогда дойдете, – сказал Шустов. – Русские ученые и бизнесмены всегда так ходят по горам.
– Кто же знал, что обвалится снег на голову, – откликнулась Кристина. – И что мы пойдем в горы.
И она растерянно посмотрела на Шустова, потом обвела взглядом некогда зеленых, а теперь синевато-серых дымчатых глаз заснеженные сосны, уходящие вверх по склону, фигурки поднимающихся и спускающихся
– А вообще-то… чего мы сюда, действительно, поперлись? – спросила она. – Ведь не собирались? В такую-то погоду…
Они продолжают восхождение. Спускающиеся паломники часто с ними здороваются, кивают, вежливо улыбаются. Шустов вдруг вспоминает, что еще вчера они месили слякоть на питерской улице, а вот уже действительность вздыбилась чудной горой с соснами и какими-то еще деревьями и кустами. И они пытаются ее одолеть.
– Действительность неодолима, – роняет Кристина, слегка задыхаясь.
– Ну, если гора и действительность идентичны, как любят говорить твои коллеги, то они вполне одолимы.
Кристина машет рукой.
– Пустое.
А вершина уже видна. На нее восходят три пожилых корейца или китайца, а может японца. И дружно что-то горланят.
Последние ступени круто идут вверх. Кристина и Шустов взбираются на площадку, озираются, задыхаясь. Внизу Сеул, огромный и неведомый город с дорогами, домами, рекой, мостами, горами, музеями, ресторанами, дворцами, башнями, парками, он дышит, неясно гудит, как дракон, во все свои сопла, белеет снежной чешуей, выбрасывает столбы дыма.
– Привет горе, – бормочет Шустов, ветер срывает его приветствие с губ и уносит куда-то.
– Какой горе? – спрашивает Кристина, отворачиваясь от ветра.
– Нашей, – отвечает Шустов.
Кристина молчит, смотрит вниз, на дороги, по которым движутся крошечные спичечные коробки автомобилей.
Корейцы фотографируются на фоне соседних гор, на фоне Сеула.
– Ну и все-таки мы ее одолели, – спрашивает Шустов, – или нет?
– Мы даже не знаем ее названия, – возражает Кристина.
– Да назовем сами. Гора… э-э…
– Поздних лет, – подсказывает Кристина и слизывает нечаянно немного помады с нижней губы.
– Ты, как обычно, съедаешь помаду, – замечает Шустов.
Кристина беспечно отмахивается и отвечает, что внизу подкрасится.
– Хочешь пить? – спрашивает она.
И Шустов кивает.
– Но снег корейский есть не буду, – говорит он.
– Пойдем вниз, там дымятся кофейни, – произносит она, как будто цитирует чье-то стихотворение.
– Это цитата?
Она качает отрицательно головой.
– Когда-то я любил дальневосточных поэтов, – говорит Шустов. – Геолог Петров открыл это месторождение талантов созерцательных для меня. Чжуан-цзы, Лао-цзы… Нет, это не поэты. А поэты… как их там…
Он морщит лоб, сдвигает вязаную толстую шапку на затылок.
– Хм, нет, производителей дубленок, шуб и перчаток я знаю лучше. Pikenz, Paolo Moretti, Linnanen. А чудные творения Lapin Nanka Oy! Это действительно вау. Мягкие, пушистые оленьи шкуры из-за полярного круга. Семейный бизнес с полсотни лет. Шкура под ногами на даче у моря, на стене в кабинете, если вы писатель а-ля Хемингуэй. Это ли не поэзия? А шубы из финской лисы «Голденберг фурс»?! Надо было, кстати, в такой тебе сюда и приехать.
– Это еще почему?
– Я слышал, у них тут культ лисы. Лисы-оборотни. Вот это был бы фурор. Хотя твой хвост и так производит на них неизгладимое впечатление.
– Перестань дурачиться.
– А все же, с точки зрения ученого-биолога, почему это так у них тут? Что за странная страсть к лисицам? Может, они произошли от лисиц? Мы все от обезьян, а они от лисиц, чернобурок.
– Это все как-то нелогично, дорогуша. Оборотней боятся, а не почитают. Формулируй точнее.
Шустов постучал себя пальцем по шапке.
– Ну я же торгаш, а не ученый.
Кристина устало взглянула на него и ничего не ответила.
Спускаются они другим путем. В одном месте ступеней нет, просто углубления в скале. Надо крепко держаться за веревочные перила. Сапоги Кристины скользят, она с трудом удерживается, вцепившись в веревку, лицо ее бледно. Шустов смотрит на нее.
– Да помоги же!
– Как я к тебе подберусь?
– Ох…
– Подожди.
Кристина нащупывает ногой углубление в камне, подтягивается на веревке.
– Надо было прежней дорогой… – задыхаясь, бормочет она. – Но тебе необходима новизна.
Шустов готов возразить, но помалкивает.
За ними сверху с интересом наблюдают паломники выходного дня.
– Давай вернемся, – наконец предлагает Шустов.
– Нет уж, – бросает она и продолжает спуск.
И тут слышится неподдельный ужасный треск кости и кожи. Все замирает…
Кристина глядит на ноги. Каблук сапога на левой ноге исчез. Она водит ногой туда-сюда, и каблук появляется. Но снова подгибается.
Шустов не может сдержаться и смеется. Кристина гневно взглядывает на него и, перебирая руками веревку, спускается со злосчастной скалы. Шустов – следом. Кристина нагибается, трогает каблук. Тот болтается на коже. Она пытается оторвать каблук. Шустов предлагает свою помощь, но та молча борется с каблуком – и отрывает его, в сердцах размахивается и запускает в снежные сосны внизу. Тут же с дерева срывается птица.
– Ого! Каблук вспорхнул! – восклицает Шустов, тряся бубенцом-помпоном и глазея в небо.