Либгерик
Шрифт:
Снова «Синий блюз». Кристина оглядывается на смартфон, лежащий возле зеркала, и просит Шустова подать аппарат. Шустов чертыхается, но встает, подносит ей смартфон, тяжело дышит. Кристина испуганно отшатывается от него, морщит нос с горбинкой, машет у лица рукой, как веером, бормочет: «Фу-у!.. Амбре посконное» – и уже отвечает на звонок:
– Светлана? Здравствуйте! Да. Да. Все прекрасно. Мы… мы… Что? Нет, мы… Снег? Ну и что. Мы совершили восхождение на гору.
Шустов скидывает халат и плетется в ванную, зевая и почесывая заметный волосатый живот, волосатую грудь. Кристина провожает его острым взглядом поверх очков.
Шустов долго стоит под душем, добавляя то холодной воды, то горячей. Гостиничный шампунь какой-то странный, плохо мылится, но благоухает приятно, свежо и чуть экзотично. Шустов вытирается толстым бархатистым полотенцем, возвращается в комнату.
– Слушай, – говорит Кристина, – так ты, оказывается, выдул ночью всю эту соджу? Или уже утром?
– Какая разница, – глухо отвечает Шустов.
Он следит за Кристиной, как она собирается.
– Начало ведь позже, – напоминает он. – Что-то изменилось?
– Все-таки надо купить обувку, неужели ты думаешь, что я должна щеголять в этих кривых черевичках?
– Но я еще не просох…
– Это заметно.
– Да ладно тебе! Подумаешь, попробовал местной водицы, чуть разбавленной спиртосодержащим раствором. Там градусов, как у пива.
– Вполне достаточно для разгона.
– Никто не собирается разгоняться.
Кристина отмахивается и надевает юбку.
– Я тоже хочу выйти, – говорит Шустов.
– Разве я тебя запираю? Тут две магнитные карточки.
– Я с тобой.
– Ну уж нет! – отрезает Кристина, поправляя блузу и надевая сверху приталенный пиджачок.
– Да не на конференцию. А в обувной. Помогу выбрать сапоги.
– Нет.
– Почему? – растерянно спрашивает Шустов.
– Потому. Своим сивушным ароматом распугаешь весь персонал.
– Тьфу ты! Как будто они не квасят. Экие нежные эти корейцы. Ты что, не слыхала, как они ржут на улицах? Прут такими тиграми. Ну, улыбнутся для приличия. А сами тигры и есть. Ихнюю страну так и называют: прыгнувший тигра. Прыгнувшая. То есть… Ладно, иди-иди. Привет профессору Тадж Махалу Юнгу.
– Его зовут Юонг.
– Какая разница, Тадж Нахал он и есть Тадж…
Шустов надевает халат, наливает в чайник воду, включает его.
– Да, а что, гид звонила? – спрашивает он.
– Звонила, – коротко отвечает Кристина.
Шустов ждет, но Кристина не продолжает, роется в плоском портфеле.
– И чего она?
– Ничего, – в тон ему отвечает Кристина.
– Ну и хрен с ней, – бросает Шустов и заваливается на постель, берет пульт, включает арабский канал, повышает громкость.
Кристина морщится, но ничего не говорит, торопливо собирается и проходит в прихожую. Надевает плащ, берет сумку. Клацает защелка на двери. Шустов остается один в номере, наполненном арабской тарабарщиной.
– Что ж! – ожесточенно кричит он бородатому арабу, берущему интервью у другого бородатого араба в мечети. – Камин затоплю! Буду пить! Хорошо бы собаку купить!..
Закипает вода в электрическом чайнике. Шустов заваривает чай. Подождав, пьет его, сидя за стеклянным столиком у окна, под арабский громкий говор, но не глядя на экран. Смотрит он в окно, на заснеженную крышу церкви в окружении высотных домов, в окнах которых сияют солнца, множество корейских солнц.
Эта фантастическая картина завораживает тем, что странным образом напоминает солнечные волны Байкала, солнечные волны юности, солнечные волны тайги. И тело Шустова пронзает давнее предчувствие счастья, и он испытывает мгновенное возвращение жадности – жадности, с какой озирал горизонты явные и мнимые. Каким огромным и волшебным был мир. И Байкал грохотал сказочным морем, морем иных эпох, морем шаманских сказок, над которым летал смешной и нелепый черноволосый луноликий последний, ну или предпоследний, эвенк заповедного берега – Мишка.
Он вспомнил и его фамилию – Мальчакитов.
Мишка Мальчакитов, так его звали. Он и был проводником в дикий мир Байкала, тайги. Да-а-а…
Хотя в те времена Шустов и не смог бы назвать себя другом этого эвенка. Так, знакомым. Мишка слишком любил огненную воду, водил дружбу с заповедными забулдыгами. Шустову тогда было не до этого. Он размышлял.
Размышлял о той стороне дерева. Неужели правда? И ему это было интересно?
Правда, правда. Интересно. Ведь он даже и повесть какую-то писал. Кристину тогда вызвали в Ленинград телеграммой о якобы захворавшем серьезно дедушке. На самом деле ее хотели «спасти», вытащить из тайги в цивилизацию. Ну а Шустов в тоске по улетевшей белокожей студентке, бросившей учебу и удравшей в заповедник, и давай кропать что-то в тетрадочке, ага, однако…
И сейчас он даже вспомнил, как называлась его первая повесть: «Первый снег», а как же иначе.
Шустов отхлебывает крепкого чая, глядя сквозь пар на улицу. В номере солнца нет, но его много где-то там, на улицах Сеула. Сеула или Луны. Какая разница? Ведь они явно где-то на другой стороне мира.
Конец ознакомительного фрагмента.